Двенадцать лет я не общался с отцом. Недавно он прислал открытку с одним единственным словом…
Двенадцать лет назад. Двадцать два года. Только окончил юридический.
Одно слово изменило всё. «Прости». Как ключ от запертого сердца.
Прощение даёт второй шанс. Любовь — силы им воспользоваться.
Краска под ногтями не отмывалась. Дмитрий тер руки мылом, будто пытался стереть память. Напрасный труд.
Вода была ледяной. Обжигающе холодной. Как в тот день — двенадцать лет назад.
Почтальон принёс открытку утром. Она лежала на столе, словно бомба замедленного действия. Он боялся даже прикоснуться.
Почерк отца. Знакомый. Чёткий, будто выведенный под копирку.
На обороте — одно слово. «Прости».
И всё. Больше — ничего.
Двенадцать лет назад. Двадцать два года. Только защитил диплом.
Отец сидел в кабинете. Перебирал документы. Поднял глаза, увидев сына.
«Завтра тебя ждёт Виктор Петрович, — сказал он. — В девять утра».
Виктор Петрович. Партнёр отца. Известный адвокат.
«Пап, нам нужно поговорить».
Отец отложил бумаги. Взглянул внимательно. Нахмурился — будто почувствовал неладное.
«Говори».
«Я не пойду к Виктору Петровичу».
Пауза. Долгая. Тишина звенела в ушах.
«Не понимаю», — медленно произнёс отец.
«Я не хочу быть юристом».
Слова повисли в воздухе. Тяжёлые, как камни.
Отец встал из-за стола. Подошёл к окну. Стоял спиной.
«А кем тогда?»
«Художником».
Отец обернулся. Сначала — недоумение. Потом — ярость.
«Художником? — переспросил. — Ты шутишь?»
«Нет. Я серьёзно».
Дмитрий помнил каждое слово. Каждую интонацию.
«Пять лет учился на юриста, — ворчал отец. — Пять лет!»
«Я учился для тебя, — ответил Дмитрий. — Не для себя».
«Для семьи! Для будущего!»
Отец ходил по кабинету. Руки за спиной. Лицо багровое, будто после пробежки.
«Художники голодают, — бормотал. — Подыхают в нищете».
«Не все».
«Большинство. А ты — не исключение».
Дмитрий достал из сумки папку. Эскизы. Свои работы.
«Посмотри», — сказал он.
Отец взял папку. Листал медленно. Лицо — каменное.
Дмитрий ждал. Надеялся. Может, поймёт.
«Хобби, — наконец произнёс отец. — Неплохое хобби».
«Это не хобби. Это моя жизнь».
Отец захлопнул папку. Положил на стол, будто выбросил в мусор.
«Твоя жизнь — юриспруденция, — твёрдо сказал он. — Остальное — блажь».
Дмитрий смотрел на открытку. Вертел в руках. Картон плотный, дорогой.
На лицевой стороне — репродукция. Ван Гог. «Звёздная ночь».
Ирония? Или признание? Отец выбрал открытку с картиной, ставшей символом его мечты.
Или просто совпадение?
Дмитрий поставил открытку на полку. Рядом — фотография. Они с отцом на рыбалке.
Ему десять. Отец — молодой, весёлый. Ещё не сломленный будущими разочарованиями.
Когда всё сломалось? Когда он стал таким жёстким?
После смерти мамы. Да, именно тогда. Дмитрию было четырнадцать.
Отец замкнулся. Ушёл в работу. Стал требовательным, будто пытался контролировать то, что не подвластно.
«Мама бы поняла, — сказал тогда Дмитрий. — Она любила искусство».
Ошибка. Роковая ошибка.
Отец побледнел. Сжал кулаки.
«Не смей! — закричал. — Не смей её вспоминать!»
«Но это правда!»
«Правда в том, что ты — эгоист! Думаешь только о себе!»
Тот разговор не забыть. Два часа криков. Обвинений. Слов, режущих, как ножи.
«Ты — разочарование, — сказал отец. — Сплошное разочарование».
«А ты — тиран, — ответил Дмитрий. — Не отец, а тиран».
Отец распахнул дверь.
«Убирайся, — прошипел. — И не возвращайся».
«Пап…»
«Убирайся! Немедленно!»
Дмитрий собрал вещи. Руки дрожали. В груди — пустота, будто вырвали сердце.
Отец стоял в коридоре. Смотрел в стену. Даже не повернулся.
«Пап…» — попробовал ещё раз Дмитрий.
Тишина. Ни звука. Будто статуя.
Дмитрий вышел. Дверь захлопнулась. Навсегда.
С тех пор они не говорили. Двенадцать лет.
Дмитрий взял телефон. Набрал номер отца. Палец замер над кнопкой. Что сказать? «Привет»? После двенадцати лет молчания?
Он отложил телефон. Подошёл к мольберту. Снял покрывало.
Портрет почти закончен. Отец. Писал по памяти. Целый год.
Лицо — строгое, но глаза — печальные. Одинокие, как у потерявшегося мальчика.
Таким Дмитрий и запомнил его. Не злым. Не жестоким. А сломленным.
Он взял кисть. Добавил тени вокруг глаз. Пр
