Меня зовут Ольга Соколова, и я живу в Вышнем Волочке, где узкие переулки Тверской губернии жмутся к берегам тихой речки. Сегодня, как всегда, я проснулась раньше рассвета, чтобы успеть прибраться, пока мой сын Дмитрий дрыхнет под одеялом. Ему тридцать пять, а он всё ютится в моей трёхкомнатной хрущёвке. На кухне — горы немытой посуды, в прихожей — его потрёпанные кроссовки, будто насмешка над моей надеждой когда-нибудь увидеть его самостоятельным. Как будто жизнь застряла в лифте между этажами, и кнопки давно не работают. Хочу крикнуть: «Хватит прятаться за мамину юбку!» — но комок в горле душит слова, а руки сами накрывают его одеялом потеплее.
Когда Дима был маленьким, я таскала его на трёх работах после того, как муж сбежал к другой. Каждый синяк от дворовых драк, каждая тройка в дневнике — всё это переживала как собственную боль. Хотела, чтобы он чувствовал себя за каменной стеной. Теперь эта стена превратилась в тюрьму без решёток. Тело у него взрослое, а глаза всё те же — испуганные, как у того мальчишки, которого обижали старшеклассники. Сама виновата — вырастила тепличное растение, боящееся малейшего сквозняка жизни.
На прошлой неделе соседка попросила помочь с переездом. «Дим, одолжи свои руки!» — попросила я. Он лишь буркнул: «Занят, мам, не приставай» — и уткнулся в телефон, где его танки вечно стреляли в кого-то важнее родных. В тот миг я поняла: пока я дышу — он будет ребёнком в пижаме с динозаврами, хоть ему и сорок стукнет. Подруги ахают за чаем: «Оль, да ты святая! Мой бы давно ноги сделал — пусть в общаге пельмени жуёт!» Их советы колют как иголки, но стоит представить его лицо у закрытой двери — сразу вспоминаю, как он в шесть лет подарил мне подснежники, сорванные у школы.
Стала ворчать по каждому поводу: «Опять носки под диваном! Опять крошки на столе!» Материнское сердце рвётся на части — одна половина хочет обнять, другая мечтает вышвырнуть его чемодан на лестничную площадку. Работы у него нет — то курьером подрабатывает, то в такси, но всё бросает. Деньги просаживает на какие-то «апгрейды» компьютера. Стыдно признаться подругам, что пенсии едва хватает на коммуналку, но ещё стыднее, что он даже не пытается найти нормальную работу.
Вчера попробовала поговорить. «Сынок, я не железная, — голос предательски дрожал. — Как ты собираешься жить?» Он швырнул чашку в раковину, хлопнул дверью и включил музыку на полную громкость. Теперь лежу в темноте и думаю — а вдруг я ломаю ему жизнь? Вдруг эти тридцать пять лет заботы были ошибкой? У Катиной дочери в двадцать пять уже ипотека и двое детей, а я всё стираю его носки и верю сказкам про «удачный стартап».
Иногда кажется, надо не выгонять, а найти волшебные слова, которые заставят его очнуться. Но где их взять? Он ранимый, как тот мальчик с разбитой губой после драки в пятом классе. Может, я сама приковала его страхами к батарее? Но я тоже устала. Хочу читать книги под тиканье часов, а не слушать его ночные стрелялки. Сегодня, вытирая пыль с его детских фотографий, вдруг представила — а что если завтра его комната опустеет? И сердце заныло тоской, будто уже оплакиваю эту потерю.
Время не щадит никого. Знаю, что когда-нибудь он расправит плечи — неважно, сам или с моим пинком. Но как решиться на этот шаг? Возможно, это и есть настоящая любовь — не цеплять за руку, а разрешить споткнуться и встать самому. Когда-нибудь, глядя в окно на первый снег, я найду в себе силы сказать: «Пора». Не знаю, обнимет он меня тогда или назовёт чудовищем. Но точно уверена — продолжать кормить его детскими кашами будет предательством против нас обоих. Материнство — это не только пеленание, но и умение перерезать пуповину, даже если пальцы трясутся. Рано или поздно это случится. Только бы хватило духу.
