Сорок семь лет мы прожили душа в душу, как вдруг супруг мой объявил, что желает развода. Слова его поразили меня, как нож в сердце, и до сих пор рана не зажила.
Когда-то мы дали обет быть вместе и в горе, и в радости. Рука об руку прошли болезни, воспитание дочерей, бедность да достаток — казалось, всё это лишь крепче спаяло наш союз. Но в тот осенний вечер, самый обычный, один разговор перечеркнул всю нашу жизнь.
Я ставила на стол чашки с душистым чаем, когда раздался его голос — ровный, будто со стороны:
— Глаша, нам надо поговорить.
Сердце моё сжалось. Такие слова редко сулят добро. Но то, что он произнёс дальше, лишило меня дара речи:
— Я подал на развод.
На миг мир будто перестал существовать. Пол под ногами поплыл, ложка выскользнула из рук. Едва переводя дух, я прошептала:
— Ты в своём уме?
Он поглядел на меня так, будто говорил о покупке дров, а не крушил нашу жизнь:
— Будто ты не знала, Глафира Петровна, — усмехнулся он, и в глазах его читалось что-то чужое, колкое.
Я онемела. Вся душа моя восстала против его слов. А он, будто заученный урок, продолжал:
— Мы оба понимаем — между нами ничего не осталось. Ни искры прежней, ни тепла. Одна скука, как в затхлой избе. Не хочу доживать век в этом унынии. Хочу свободы. Может, ещё раз полюбить. Встрепенуться, пока не поздно.
Резало слух, как легко он говорил о годах, прожитых вместе, о любви нашей — будто о чужой повести, надоевшей до чертиков.
Перед глазами замелькали картины: как строили дом наш под Тулой, как за большим столом внуков встречали, как он, стиснув мою руку, ждал рождения старшей дочери… Для него это стало просто страницами, которые захотелось вырвать и забыть.
Я стояла, будто в дурмане, не веря, что этот седой мужчина — тот самый Мирон, с которым мы шли по жизни, клялись в вечной верности.
— Почему сейчас? — выдохнула я. — После стольких лет?
Он лишь плечами пожал:
— Очнулся. Понял — если не сейчас, то никогда. Не хочу на смертном одре жалеть, что не жил, а прозябал.
Меня захлестнула злоба да горечь. А я? А дети, внуки, дом наш, праздники, мечты? Разве он один был в этом браке? Почему теперь только его желания важны?
Но выбор его был ясен. Читался в глазах — тех самых, в которые я когда-то влюбилась без памяти.
Не спала я той ночью. Думала — где свернули не туда? Может, в хлопотах о доме, о детях растеряли себя? Может, слишком верила, что любовь наша нерушима, как крепость?
А может, он всегда мечтал о другой жизни — где меня нет?
Боль сдавила грудь железным обручем. Чувствовала себя обманутой. Униженной. Выброшенной, как ветхая лапта.
Сорок семь лет. Почти полвека. А для него теперь — балласт, от которого спешит избавиться.
Наутро Мирон собрал узел. Даже не обернулся, захлопывая дверь. А я стояла посреди опустевшей избы, что вместе строили, и чувствовала — рушится всё, что было моим домом, моей опорой.
В тишине, прерываемой лишь моим тяжёлым дыханием, осознала: теперь придётся жить заново. Одинокой.
Прошли недели. Потихоньку привыкаю к тишине. Порой накатывает страх: что с домом делать? Как детям объяснить? Как жить дальше?
Но где-то в глубине души теплится слабая искорка надежды. Может, в этом горе есть смысл? Может, ещё не конец, а начало? Может, теперь, наконец, смогу подумать о себе, а не о чужих хотениях?
Не знаю. Пока лишь учусь снова дышать.
Что поняла за это время:
— Никто не обязан любить нас вечно, даже те, кто клялся в вечной верности.
— Наше счастье не должно висеть на другом человеке.
— Даже в браке нельзя забывать о себе.
И может статься, когда-нибудь снова научусь доверять. Хотя бы самой себе.
