В роддоме перепутали детей восемь лет назад, и мне отдали не мою дочь. Моя растет в чужой семье. Вот что из этого вышло…
Все началось с пустяка — с клубники. Казалось бы, мелочь. Но именно она стала первой трещиной в хрупком стекле жизни Светланы. Ее дочь, ее радость, ее девятилетняя Катюша, покрылась красными пятнами после сладкой ягоды. «Аллергия», — сказал врач, даже не глядя в карту. Но Светлану пронзило: в их семье НИКОГДА не было аллергии. Ни у нее, ни у мужа, ни у бабушек с дедушками. Никогда.
Потом она всмотрелась в глаза дочери. Карие. Глубокие, как сибирская ночь. А у Светланы — серо-голубые, как небо над Байкалом. Она искала в лице ребенка свои черты — изгиб бровей, ямочку на подбородке, привычку щуриться от солнца. Но их не было.
«Генетика — сложная штука», — равнодушно бросил врач. Светлана молчала. Сердце матери не обманешь. Оно бьется в унисон с ребенком, даже если он… не твой.
Ночью, когда дом затих, она достала старую коробку с документами из роддома. Бирка, пеленка, свидетельство о рождении. И подпись медсестры — неразборчивые каракули, будто кто-то специально старался скрыть правду.
Светлана начала искать. Тихо, как мышь. Потом — отчаянно, как зверь в капкане. В соцсетях она нашла женщин, рожавших в тот же день. Вышла на Ольгу из соседнего района. У той тоже была дочь — Катя.
Они встретились в кафе под барабанную дробь осеннего дождя. Девочки смеялись за соседним столиком. И вдруг Светлана увидела: чужая Катя улыбнулась ТАК ЖЕ, как ее Катюша. ТАК ЖЕ, как она сама в детстве.
«Ты… ее мать?» — прошептала Светлана. Ольга побледнела. В этот момент обе поняли: случилось непоправимое.
ДНК-тест поставил жирный крест: «Не является биологической матерью».
Теперь перед Светланой стоял выбор, которого не пожелаешь врагу. Суды, скандалы, разбитые жизни. Или… молчание. Продолжать любить ту, что девять лет называла ее мамой.
«Мама, ты плачешь?» — потянула ее за руку не ее дочь. «Ничего, ласточка, просто сквозняк», — ответила Светлана, стирая слезы. Но она уже знала: правда страшнее лжи. Ложь можно забыть. Правда въедается в душу, как соль в рану.
Прошло три месяца. Результаты ДНК лежали в ящике, как неразорвавшаяся граната. Каждое слово — «исключено», «не соответствует» — жгло, как раскаленное железо.
Она встретилась с Ольгой у юриста. «По закону можно подать в суд», — сказал он. «Но что вы хотите? Забрать «свою»? Отдать «чужую»?»
Светлана смотрела на фото. На ту Катю — свою по крови, с ее бровями, ее смехом. Ту, что восемь лет думала, что Ольга — ее мать. А та, что росла у нее… Разве она стала «чужой»?
В школе у «ее» Кати начались проблемы. «Она замкнулась», — сказала учительница. Дети чувствуют, когда любовь становится осторожной.
Ночью муж спросил: «И что теперь? Разрушим две жизни ради одной?» Светлана не ответила. Но утром приняла решение. Не суд. Не разделение. Правда.
Они пришли к Ольге все вместе. Зима. Первый снег за окном. «Мы не будем судиться, — сказала Светлана. — Но пусть девочки знают правду. И смогут общаться».
Ольга заплакала. А девочки… Через час они уже смеялись над одним видео, спорили, кто лучше рисует принцесс. «Мам, мы с Катей в кино в субботу сходим?» — спросила та самая Катя, указывая на девочку с ее душой, но другой матерью.
Светлана вздохнула. Может, важнее не кровь, а руки, что держат тебя, когда страшно. Руки, что не отпустят, даже если гены молчат.
Прошел год. Девочки стали как сестры. Ссорились из-за помады, смеялись над шутками, менялись одеждой. Но однажды «та» Катя не пришла на встречу. «Заболели», — написала Ольга. Когда это повторилось, Светлана позвонила.
«Она нашла тест ДНК, — прошептала Ольга. — Говорит, что ненавидит меня. Что я украла ее жизнь».
Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла Катя — с рюкзаком, с красными глазами. «Я не могу там жить. Она не моя мать». За спиной Светланы стояла другая Катя. «Мама… это правда?»
Мир рухнул. Обе девочки смотрели на нее с одним вопросом: «Кого ты выберешь?»
Три дня в квартире царила тишина. Муж курил на балконе. «Ольга подала в суд», — сказал он утром. «Говорит, мы украли у нее восемь лет».
А потом «та» Катя исчезла. Записка: «Я не могу. Простите».
Ее нашли на вокзале. Судья отложила заседание. «Решите, чего хотите», — строго сказала она.
И тогда девочки взбунтовались. «Мы не вещи! — крикнула «домашняя» Катя. — Мы хотим жить вместе!»
В последний день перед судом Светлана и Ольга остались наедине. «Я не отпущу ее», — рыдала Ольга. «Я тоже», — сжала ее руку Светлана. «Но может… мы сможем любить обеих?»
Судья удивилась их решению, но согласилась. Теперь у Кать — два дома. Две мамы. Две жизни, переплетенные в одну.
А когда одна просыпается от кошмара, она звонит другой. Потому что семья — это не только кровь. Это любовь, которая не спрашивает документов. Это сердце, что говорит: «Ты моя» — даже когда молчат все гены мира.
