Меня зовут Наталья Смирнова, и живу я в Шуе, где Ивановская область хранит свои тихие переулки у речного берега. Сегодня, как всегда, я встала раньше рассвета, чтобы прибраться, пока сын Дмитрий не проснулся. Ему тридцать пять, а он всё ютитcя в моей квартире, будто время застыло, как узор на зимнем окне. На кухне — гора немытой посуды, в зале — его старые кроссовки и футболки, разбросанные словно метки бесконечного детства. Хочу крикнуть: «Пора стать мужчиной!» — но слова растворяются в тишине, оставляя ком в горле.
Воспитывала Диму одна — муж сбежал, когда сын ещё ползал. Сутулилась на двух работах, дрожала над каждой его ранкой, выпрашивала у учителей «ещё один шанс». Хотела, чтобы дом был крепостью, а вышло — он стал клеткой. Тело выросло, а душа так и осталась хрупкой, как фарфоровая чашка, которую я берегла от малейшего ветерка. Сама виновата — вырастила птенца, который боится вылететь из гнезда.
Как-то соседка попросила помочь с переездом. Я к Диме: «Сынок, подмени!» А он, не отрываясь от монитора, буркнул: «Мам, позже, некогда» — и погрузился в виртуальные сражения. Тогда я поняла: для него мир застыл в удобной сказке, где мама — и волшебница, и служанка. Подруги ахают: «Наташ, хватит нянчиться! Выставь за дверь — пусть жизнь научит!» Совет логичный, но как решиться? Ведь это тот самый мальчуган, что засыпал, прижавшись ко мне после страшных снов, чьи слёзы я вытирала, когда сверстники дразнили его «маменькиным сынком».
Постепенно я превращаюсь в ворчливую старушенцию. Ворчу на немытую кружку, на крошки на диване. Усталость гложет, а материнское сердце шепчет: «Пожалей, он же не адаптирован!» Дмитрий подрабатывает курьером, но бросает места одно за другим. Зарплату тратит на игры да гаджеты, а я коплю на кухонный гарнитур, который ему «очень нужен». Стыдно признаться подругам, что пенсии едва хватает на коммуналку.
На прошлой неделе попыталась поговорить. «Сынок, я не вечна, — голос дрожал, — пора строить свою жизнь». Он побледнел, хлопнул дверью и три дня молчал. Чувствую себя предательницей — словно вырвала страницу из нашей общей книги. Но разве это любовь — позволять ему вечно прятаться в тени моего фартука?
Иногда кажется, дело не в «выгнать», а в том, чтобы разжечь в нём искру самостоятельности. Но как не обжечь? Он ранимый, как первый весенний лёд. Может, моя опека стала якорем, не дающим плыть? Сама виновата — вместо поддержки создала тюрьму. Но и мне тяжело: годы, как река, уносят силы, а я всё тащу на себе лодку, которую пора спустить на воду.
Сегодня, моя посуду, вспомнила, как пятилетний Дима старательно расставлял банки в буфете. Тогда мы смеялись, роняя ложки. Теперь же его присутствие — тяжкий груз, но бросить его страшнее, чем нести. Знаю: нужно дать ему шанс стать сильным, даже если для этого придётся стать «жестокой». Любовь — это не только грелка и борщ, но и пинок во взрослую жизнь. Когда-нибудь он поймёт. Или не поймёт. Но продолжать в том же духе — значит хоронить нас обоих заживо.
Стою у окна, гляжу на облезлую качель во дворе. Решение зреет, как гроза перед ливнем. Страшно. Но тишина после бури — тоже дар. Надо лишь найти силы выпустить его из-под крыла. Пусть споткнётся, пусть плачет — зато научится летать. Материнское сердце — не цепь. Пора разжать кулак.
