Дочь не позвала на свадьбу отчима, воспитывавшего её с девяти лет. Я тоже не приду
Моё сердце разорвалось от боли. Я верила, что к двадцати пяти годам дочь научится отличать искренность от лицемерия, ценить тех, кто рядом. Но её выбор оказался ножом в спину — острым, предательским. Она исключила из списка гостей моего мужа Дмитрия, растившего её с третьего класса, отдавшего ей все силы. Зато пригласила кровного отца, двадцать лет смотревшего на неё сквозь пальцы. После такого я не намерена участвовать в этом фарсе.
Расставание с первым мужем, Артёмом, стало неизбежностью, как гроза после знойного дня. Последние пять лет брака я держалась лишь из жалости к его матери, умолявшей простить «несчастного мальчика». Но всему есть предел: когда Любе исполнилось восемь, я сбежала. Её отец считал семью обузой. Играл с дочерью лишь в подпитии — до первой рюмки водки. Исчезал на недели, а возвращаясь, доказывал любовь кулаками, оставляя синяки на моей коже и трещины в душе.
Известие о любовнице добило окончательно. Мысль, что другая поверила в его «золотые горы», заставила очнуться. Подала на развод, не колеблясь. Артём даже не попросил прощения — собрал чемодан, разбил вазу в коридоре и ушёл, гордо задрав подбородок. Бывшая свекровь, прежде рыдавшая над «несчастной судьбой сына», превратилась в фурию. Обвиняла меня, шептала Любе, что это я прогнала «заботливого папу», хотя он сам вычеркнул нас из жизни.
Люба всегда тяготела к нему сильнее. Я требовала уроки, дисциплину, ответственность. Он же возникал редко — с дешёвыми игрушками и сладкими сказками. Когда являлся злым, я заслоняла дочь собой, принимая удары. Потому в её памяти он остался волшебником, а я — тюремщицей. Переубеждать было бессмысленно: бабушка отравила её сознание, а Люба верила в «доброго папу», не стоящего медного пятака. Я молчала и боролась. После смерти свекрови давление спало, но дочь продолжала винить меня в его отсутствии.
В девять лет Любы я встретила Дмитрия в нашем посёлке под Вологдой. Спокойный, надёжный, с глазами, излучавшими тепло. Полюбила сразу, но честно предупредила: «У меня ребёнок. Она может тебя ненавидеть». Он не испугался. Сделал предложение, зная о будущих испытаниях. Они начались мгновенно: Люба ломала его вещи, кричала, устраивала сцены. Ждала, что он сбежит — кому нужны чужие слёзы? Но он выстоял. За пятнадцать лет лишь трижды повысил голос — и то за дело. Возил на кружки, ночами искал на улицах, оплатил институт, хотя её «настоящий папа» даже поздравить забыл.
В старших классах агрессия сменилась холодной вежливостью. Надеялась, что со временем оценит Дмитрия. Знаю, она тайком встречалась с Артёмом. Не вмешивалась, но каждый её день рождения резал по живому: она ждала его звонка до рассвета. Напрасно.
После университета она переехала в другой город. Вернулась с парнем, объявила о свадьбе. Я не сомневалась: Дмитрий будет рядом. Но его имя вымарали из приглашений. Он прятал боль, но я видела — его плечи сгорбились. Люба бросила:
— Там будет мой отец. Хочешь, чтобы они устроили драку?
— Ты зовёшь того, кто предал, а того, кто любил, — вычеркнула? — перебила я. — Тогда и меня не жди. Ищи поддержки у своего «героя».
Она пробормотала оправдания, но я захлопнула дверь.
Дома Дмитрий уговаривал: «Она одна, прости». Не смогу. Её выбор очевиден. Мы боролись за неё годами, а она всё лелеет миф о бросившем её человеке. С меня хватит. Больше не позволю ранить тех, кто дорог.
