«Ни за что не отдам мать в интернат!» — тётя Людмила с напускной праведностью забрала бабушку Тамару к себе, а через три месяца мы узнали, что та оказалась в пансионате для пожилых.
Тот день врезался в память навсегда. Тётя Людмила Петровна, мамина сестра, устроила настоящий спектакль, забирая нашу больную бабушку из дома. Её драматический пафос, слёзы и обвинения гремели, будто в дешёвой мелодраме. Каждое слово она выкрикивала так, будто стремилась, чтобы весь наш посёлок под Костромой услышал, какая она «спасительница», а мы — «чёрствые эгоисты».
— Позор вам даже подумать о доме для стариков! У меня душа болит, не то что у вас! — шипела она, и от её голоса мороз пробегал по коже.
Фразы звучали как заученные из патриархальных проповедей, но за ними сквозила лишь злоба. Она рисовала себя мученицей, а нас — предателями. Хотя правда была проста: бабушке после инсульта требовался круглосуточный уход, который мы не могли обеспечить.
Всё рухнуло внезапно. Бабушка Тамара, ещё вчера бодрая, теперь путала имена внуков, терялась в двух комнатах, а ночами плакала, словно ребёнок. Однажды мы застали кошмар: в квартире хлестала вода, горел свет, а газовая конфорка шипела голубым пламенем. Бабушка сидела на полу, бормоча что-то о своём детстве. Чудом избежали беды.
Врачи развели руками: болезнь прогрессирует. Таблетки лишь ненадолго замедляли беспамятство, но чуда не обещали. Мы метались между работой, детьми и круглосуточными дежурствами, пока не поняли — так нельзя. Решили искать частный пансионат с медиками и теплом, а не казённый барак.
Но тётя Люда, услышав об этом, ворвалась в дом как ураган.
— Вы мать родную на свалку списать хотите?! — орала она, сверкая глазами. — Я не позволю!
Не слушая доводов, она увезла бабушку в Иваново, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Мы стояли в оцепенении, будто нас окатили ледяной водой.
Прошло три месяца. И вдруг — звонок от знакомой: «Ваша бабушка в „Заботе“ на Ленинской, видела сама!». Оказалось, тётя, не выдержав ночных бдений и капризов больной, тайком оформила её в тот самый пансионат. Та, что клялась «спасти мать от бесчувственных», сдалась быстрее всех.
Горькая ирония обожгла, как крапива. Хотелось крикнуть в трубку: «Ну что, Людмила Петровна, где твоя святость?». Но она молчала, прячась за гордыней. Бабушка, увы, так и осталась меж чужих стен — жертвой чужих амбиций и показной добродетели.
