Мне шестьдесят, живу в Нижнем Новгороде. Не думала, что после всех испытаний, спустя двадцать лет тишины и забвения, прошлое ворвётся в жизнь с такой наглостью. Больнее всего — что инициатором стал мой родной сын.
В двадцать пять я безумно любила. Сергей — статный, харизматичный, с искромётным юмором — казался идеалом. Расписались быстро, через год родился Дима. Первые годы сияли как майское утро. Ютились в хрущёвке, я преподавала в школе, он проектировал мосты. Казалось, ничто не омрачит наш союз.
Но Сергей стал меняться. Поздние возвращения, туманные отговорки, чужие смс на телефоне. Я глушила подозрения, оправдывала его перед соседками. Пока однажды не застала его с коллегой из института. Друзья шептались за спиной, свекровь жалеюще качала головой. Держалась из последних сил — ради ребёнка. Но когда он исчез на три дня, сбежала к тёте в спальный район. Он даже не искал нас. Через полгода укатил в Германию — «по контракту». Женился на местной, будто нас и не было. Ни копейки, ни открытки. Я осталась с Димочкой на руках. Похоронила родителей, вкалывала на двух работах. Личная жизнь? Смешно. Весь смысл — в сыне.
Когда Дима поступил в Казанский университет, выбила подработку в вечерней школе. Квартиру снять не могли — копили на общежитие. Сын не роптал, сам подрабатывал курьером. Гордилась им пуще прежнего.
Месяц назад он примчался с новостями: нашёл невесту. Радость испарилась, когда увидела его дрожащие пальцы. Выдавил:
— Мам… Папа вернулся. Предлагает двушку в центре. Но… есть условие.
Сердце упало. Оказалось, Сергей разыскал сына через соцсети. Хочет «загладить вину» квартирой, доставшейся от тётки. Но взамен требует: я должна вернуться к нему. И прописать в своей трешке.
Воздух пересох в горле. Смотрела на этого взрослого мужчину — своего мальчика — и не узнавала. Он лепетал что-то про «второй шанс», про внуков, которых я «лишаю детской».
Вышла на балкон. Дышала апрельским ветром, вспоминала, как три зимы ходила в стоптанных сапогах, чтобы он мог купить конспекты. Как выпрашивала аванс у завуча, когда у Димы сломалась гитара. Как он в шесть лет подарил мне ромашку, украденную с клумбы.
Вернулась в комнату твёрдой походкой:
— Нет. Никогда.
Он взорвался. Кричал, что я эгоистка, что из-за моей гордыни он рос без отца. Что теперь лишаю его будущего. Молчала. Каждое слово — нож под рёбра. Не знает он, как я дрожала от голода, отдавая ему последнюю котлету. Как хоронила маму в одиночечестве, не смея оторвать его от сессии.
Я не одинока. Есть мои розы на даче, ученики с их стихами, подруги за вечерним чаем. Не нужен мне предатель, которому приспичило дешёвое уютное старость.
Сын хлопнул дверью. Молчит третю неделю. Знаю, болит. Но не могу торговать совестью, даже ради его счастья. Вырастила его на правде — не стану теперь учить лжи.
Пусть сердится. Вырастет — поймёт. А если нет… Всё равно люблю. Без условий и расписок. Как любила в тот миг, когда акушерка вложила его в мои окровавленные ладони.
А Сергею скажу одно: адрес кладбища поменялся. Ищи сам.
