На стойке регистрации было тихо, только тиканье часов размеренно отмеряло секунды, напоминая, что время неумолимо движется вперёд. Анна бережно вытащила из сумки паспорт и медицинскую карту, сложила их и вручила девушке за стеклом. Та мельком взглянула на документы, затем на Анну. В её глазах проскользнуло лёгкое волнение, однако она промолчала. Взяла бумаги и тихо занесла данные в журнал.
— У вас есть родственники? — спокойно спросила она, не поднимая взгляда.
Анна тяжело вздохнула, как человек, который слышал этот вопрос тысячу раз — и тысячу раз отвечал.
— У меня была дочь. Но лучше сказать ей, что меня больше нет. Так будет проще… и спокойнее.
Девушка удивлённо подняла глаза. Хотела что-то возразить, но, увидев лицо Анны, замолчала. В её взгляде не было ни боли, ни гнева. Только усталость, с которой не спорят и не пытаются её исправить. Лишь мирятся.
Когда-то у Анны была совсем другая жизнь. Полная запахов пирогов, детского смеха и постоянных забот. Муж погиб в автокатастрофе, когда их дочери, Маше, едва исполнилось четыре года. С тех пор Анна осталась одна: вдова, мать, хозяйка и опора. Без помощи и поддержки, но с верой, что справится. Ради Маши.
Она справлялась. Работала в школе, проверяла тетради по вечерам, ночами стирала и гладила, по выходным пекла пироги и читала сказки. Маша росла умной, доброй девочкой. Анна не жаловалась. Лишь иногда, глубокой ночью, когда весь дом погружался в тишину, она закрывала дверь, садилась на кухне и позволяла себе пару слёз. Не от слабости — от одиночества.
Когда Маша выросла, она вышла замуж, родила сына и переехала в Нижний Новгород. Сначала звонила Анне каждый вечер. Потом — раз в неделю. Потом — раз в месяц. А затем… наступила тишина. Они не ссорились, не обижались. Просто: «Мама, пойми… у нас ипотека, работа, детский сад… времени нет совсем. Прости. Мы тебя любим, правда. Сейчас просто трудно».
Анна кивала. Она всегда всё понимала.
Когда стало тяжело подниматься по лестнице, она приобрела трость. Когда начала мучать бессонница, пошла к врачу и попросила выписать таблетки. Когда наступила полная тишина, купила радио. Когда почувствовала одиночество, просто приняла его. Маша иногда присылала деньги. Немного. На лекарства хватало.
В дом престарелых Анна пришла сама. Позвонила, узнала условия проживания, собрала вещи. Бережно сложила любимый свитер, тёплую шаль и фотоальбом. Закрыла дверь, не оглядываясь. На прощание опустила в почтовый ящик дочери письмо. Без упрёков и претензий.
«Маша, если ты когда-нибудь приедешь — а меня уже не будет, знай: я не ушла от тебя. Я ушла к себе.
Не хочу быть бременем. Не хочу, чтобы ты выбирала между совестью и удобством.
Пусть будет проще — и тебе, и мне.
Я тебя люблю. Твоя мама.»
В пансионате Анна не жаловалась. Читала книги, ухаживала за цветами, иногда пекла печенье, если разрешали пользоваться кухней. Не скулила, не роптала и не ждала ничего. Но каждый вечер, когда в коридоре гасили свет, она открывала шкатулку и доставала фотографию — Маша в детстве, в красном пальто с белыми бантиками.
Анна проводила пальцами по фотографии, закрывала глаза и тихонько шептала:
— Спокойной ночи, моя пташка. Пусть у тебя всё будет хорошо…
И засыпала, надеясь, что, может быть, где-то вдали, в другом городе, кто-то всё же помнит о ней.
Прошло три года. Маша действительно приехала. Однажды, внезапно. Она держала на сердце то письмо, которое всё это время оставалось нераспечатанным — она не смогла прочитать его в тот момент. Усталая, растерянная, с глазами, полными вины, она вошла в приют и спросила: «Анна Николаевна… она ещё здесь?..»
Молодая медсестра кивнула и отвела её в сад. Там, под яблоней, в кресле-качалке, спала седая женщина, держа в руках фотографию. Ветер развевал её тонкие волосы, а лицо было таким… спокойным.
Маша не выдержала. Упала на колени перед матерью и зарыдала:
— Мама… Прости… Я всё понимаю. Но я так тебя люблю.
Анна не проснулась. Но улыбнулась во сне. Возможно, ей и привиделось: маленькая девочка в красном пальто бежит к ней по осенней аллее с криком: «Мамочка!»
Потому что даже если никто не слышит — сердце матери слышит всегда.
