Я оставалась с ним до самого конца. А его родные выставили меня за порог, словно случайную попутчицу.
Когда судьба свела меня с Виктором, мне уже стукнуло 55. Он — вдовец, я — женщина с разбитым сердцем, чьи надежды давно рассыпались в прах. Оба израненные жизнью, мы искали тихого приюта — без клятв, страстей, просто тепла двух одиноких душ.
Прожили бок о бок десять лет. Десять лет размеренных дней: завтраки под треск радиоприёмника, прогулки до сельмага за хлебом, вечера с пастилой и самоваром. Не ругались, не выясняли, кто прав — просто жили. Его взрослые сыновья здоровались со мной вежливо, но глазами меряли как чужую. Я не лезла в их дела — они были его кровью, не моей.
Всё рухнуло, когда Виктору поставили диагноз — рак. Болезнь, не оставившая шансов. Я стала его тенью: переворачивала на простынях, кормила с ложечки, растирала спину камфорным спиртом. Санитарки качали головами: «Да родные реже навещают!» Но для меня это не было подвигом. Просто любовь.
В ту последнюю ночь он вдруг крепко сжал мою ладонь, прошептал хрипло:
— Спасибо… Танюша…
На рассвете его не стало.
Похороны прошли чинно. Всё устроили сыновья. Мне разрешили лишь стоять в сторонке. Ни слов соболезнования, ни взгляда. Я и не ждала. Дом, где мы жили, был наполовину мой, но Виктор так и не оформил дарственную. Успокаивал: «Всё устранено, они в курсе — останешься тут».
Через неделю пришёл нотариус. Всё имущество — сыновьям. Моё имя даже чернилами не упомянули.
— Мы же десять лет… — попыталась я.
— По закону вы посторонняя, — отрезал он.
А через три дня на пороге стояли они. Старший, Дмитрий, бросил через плечо:
— Отец умер. Освободите комнату до пятницы.
Всё, чем я дышала, осталось за той дверью: фотоальбом с выцветшими снимками, герань на подоконнике, его зачитанный томик Есенина. Даже треснутая сахарница, которую он когда-то склеил суперклеем.
Сняла каморку в бараке. Устроилась сиделкой — не ради рублей, а чтобы не сойти с ума. Знаете, что страшнее пустоты? Чувство, будто тебя вычеркнули ластиком. Будто не ты каждую ночь молилась, чтобы боль отпустила его хоть на минуту. Будто не твои руки закрыли ему глаза.
Но я — не призрак. Я любила. Я держала его голову, когда он угасал. Слышала его последнее «спасибо».
Мир живёт по справкам да штампам. По родственным узам, по завещаниям. Но есть вещи, которые не вписать в документы: ночи у постели, часы ожидания, тишина вместо ссор. Если б хоть один из них, глядя на отца в гробу, увидел не «сожительницу», а женщину, что согревала его последние годы…
Пусть каждый, кто теряет и кого теряют, помнит: семья — не только фамилия в паспорте. Это руки, что не дрогнули при виде боли. Взгляд, что не отвел стыдливо. Сердце, что билось рядом, когда всё рушилось.
Я не злюсь. Во мне живёт его голос: «Спасибо, Танюша». Этого достаточно. Ведь в этих словах — вся наша жизнь.
