Меня высмеивали за «лапотность», хотя сами выросли в глухой провинции…
Мое детство прошло в глухой деревушке Тверской области. С малых лет научилась ценить землю, труд, понимать цену каждому колоску. Жили скромно, но честно. Именно тогда во мне проросла эта любовь к земле — не как к повинности, а как к разговору с душой. Рвать сорняки на грядках, собирать урожай яблок, поливать петрушку — это мой способ слышать себя. Поэтому после свадьбы твёрдо заявила: «Либо своя дача, либо копим до последней копейки».
Муж, Сергей, сперва ворчал: «Зачем нам огород?» Но видя, как я оживаю у рассады, сдался. Приобрели старый домик с участком под Калугой. Всё бы хорошо, если бы не его родня. Особенно мать, Людмила Петровна. Каждый визит — как экзамен на «современность».
«Опять в земле копаешься? Прямо как крепостная!» — язвила она, разглядывая мои запачканные руки.
«Мой сын университеты кончал не для того, чтоб сено нюхать!»
Я молчала. Не от стыда, а от недоумения: за что эта злоба? Ведь я не тащу их на грядки — делюсь радостью. Для меня это жизнь, а не кабала.
Терпела годами. Думала: городские, не поймут. Пока не узнала случайно историю, от которой сначала остолбенела, а потом расхохоталась.
Оказалось, родители Сергея — сами из глубинки. Мать — из села под Рязанью, отец — из медвежьего угла Ярославской области. Их родители до сих пор там: кур держат, огороды пашут. А они, перебравшись в Москву, стёрли прошлое, будто ластиком. Вымарали так рьяно, словно краденое прячут.
И при этом Людмила Петровна свысока тыкала в мой интерьер:
«У тебя тут как в музее деревенского быта! Эти кружевные салфетки, вышитые подушки… У нас — минимализм, никакого старьевого хлама».
А мне именно эти «побрякушки» и дороги: бабушкины фотографии в рамках, глиняный кувшин с ромашками — не безделушки, а ниточки к своим истокам.
Молчала, пока однажды за чаем она не фыркнула, пробуя мой смородиновый кисель:
«Фу, прямо как в колхозной столовой!»
Тут я не сдержалась. Улыбнулась и тихо сказала:
«Знаете, Людмила Петровна, есть поговорка: „Из села человека вывезешь, а село из человека — никогда“. Только это не про меня. Это про вас».
Она побледнела, веко затрепетало. Попыталась парировать:
«Это ты мне?..»
«И вам, и себе. Я своей деревней дышу. А вы её как проказу скрываете. Вот и вся разница».
С тех пор перестала язвить. Даже как-то мягче стала. Теперь не морщится, когда я приношу солёные грузди или малиновое варенье. Может, даже завидует?
Не держу зла. Но больно: пытались растоптать то, что сами когда-то выкорчевали. Разве предки — позор? Разве честный труд — клеймо?
Я — женщина, чьи руки знают землю. Не стыжусь луковых кос в сенях или запаха парного молока. Умею доить корову и варить борщ так, что пальчики оближешь. И моя квартира с пышными гераньками на подоконниках — не «лапотная», а живая. Потому что там, где нет памяти — пустота. А у меня здесь целый мир. И он нерушим.
