Когда-то, давным-давно, жил я, Дмитрий Иванович, думая, что жизнь ко мне благосклонна. Сорок восемь лет на плечах, крепкий дом, жена — Агриппина, верная спутница, с которою рука об руку шли мы сквозь лихие годы. Бывало, и хлеб с квасом делили, и болезни переносили, но всё казалось пустяком, пока рядом были они — моя Груня и сынок наш, Ванюша. Он был светом в окошке, смыслом бытия. С пелёнок нянчил его, по ночам укачивал, когда лихоманка одолевала, учил кататься на старом велосипеде, что сам когда-то собрал из ржавых запчастей. Рос он, будто бы кровь от крови моей, плоть от плоти.
Но однажды камень упал в тихий омут, и всё перевернулось.
Повздорили мы с Агриппиной. Дело пустяковое — усталость накопилась, слова не те сорвались. Да только ссора разгорелась, будто пламя в сухом лесу. В сердцах ляпнул что-то обидное, а она, не сдержавшись, выкрикнула:
— Да ты и не отец ему вовсе! Не твой он сын! Никогда не был!
Словно обухом по темени. Стоял, будто громом поражённый, не в силах осознать. В ушах звенело, в глазах темнело. Смотрел на неё и не верил. А в голове одна мысль: «Неужто правда?..»
Агриппина опомнилась, да поздно было. Закрыла лицо руками, отвернулась. И тут в дверях — Ваня. Со школы пришёл раньше обычного. И как на грех, подслушал ту страшную исповедь.
Всё слышал.
Тишина повисла, тяжёлая, как свинец. Никто не дышал. И вдруг, сквозь эту тишину, прозвучал его голос — тихий, но твёрдый:
— Пап… Даже если не родной, ты всё равно мой отец. Люблю тебя.
Словно пелена с глаз упала. Гляжу на него — мальчонку, худенького, но в тот миг такого взрослого. Слезы сами хлынули, и я не стал их сдерживать. Подошёл, обнял его крепко, а он в ответ так вцепился, будто боялся отпустить.
Не знаю, сколько мы так стояли. Знаю лишь одно — не отдам его никому. Пусть кровь не моя, но душа-то моя! Я его растил, я его учил, я за руку вёл по этой жизни. Он — мой сын. Точка.
Потом поговорили с Агриппиной по-трезвому. Призналась, что Ваня зачался ещё до нашей встречи. Боялась сказать, думала — уйду. Но когда увидела, как я его полюбил, как мы срослись с мальцом, решила молчать, чтоб не рушить наш мир.
Да, не стоило ей городить такое в пылу ссоры. Но что сделано — то сделано.
Я не ушёл. Остались мы вместе. Не искал я того, чья кровь течёт в Ване. Не нужен он мне. Потому что отец — это тот, кто рядом. Кто в болезни сидел у кровати, кто учил кататься на коньках, кто первый раз за руку в школу привёл. Я был с ним всем сердцем. И останусь.
А Ваня… стал мне ещё роднее. Порой думаю, в тот день он словно ещё крепче прирос ко мне душой.
Вот так и вышло. Правда горькой оказалась, да любовь пересилила. А это, пожалуй, и есть главное.
