— Ты разлучница! — бросила мне невестка в лицо, хотя я ни в чём не виновата.
— Она прямо сказала, будто я мечтала разрушить их брак. Представляете? — голос Людмилы Степановны дрожит, будто струна перед разрывом. На её лице — печать усталости, а в глазах — горечь. — Без тени стыда, словно у неё и вправду совести нет. А я ведь… я хотела только добра.
Всё началось два года назад, когда у её сына, Вячеслава, настали тяжёлые времена. Ему тогда едва стукнуло двадцать семь, и он только-только женился на провинциалке — Наталье. Молодые снимали квартиру в Люберцах, вроде бы сводили концы с концами, даже копили на собственную однушку. Но кризис ударил без предупреждения: Вячеслава уволили, и аренду стало нечем платить. Вот и предложила Людмила Степановна — сердобольная женщина — перебраться к ней, в её трёшку в Марьино.
— Оказались бы на улице, — вздыхает она. — А я не бросила. Своих — не оставляю.
Поначалу всё шло спокойно. Но вскоре началось то, к чему свекровь оказалась не готова. Наталья, как выяснилось, не слишком-то привыкла к хозяйству. Ванная после неё оставалась в волосах, постель не застелена, а гора посуды в раковине росла с каждым днём. Мыла тарелки, по словам Людмилы Степановны, только когда чистой посуды уже не оставалось — да и то лишь для себя.
— Сготовит яичницу, съест — а сковорода так и стоит, пригоревшая. Никакого почтения. И попробуй скажи — сразу в обиду, кричит, будто я её унижаю. А мне лишь хотелось, чтобы она поняла: это не постоялый двор, а мой дом.
Людмила Степановна пробовала говорить мягко, по-матерински, предлагала помочь, подсказать. Но в ответ — лишь злые взгляды да колкости. Наталья считала, раз их пустили — теперь терпи, «хозяйка».
— Дошло до того, что гостей перестала звать. Сестра заглянула, увидела этот бардак — только головой покачала. Мне было так стыдно! Всю жизнь жила в чистоте, а тут — словно свиньи в хлеву.
Сын, по её словам, отмалчивался. Дескать, «не лезьте, сами разберёмся». Но однажды Людмила Степановна не выдержала: или он поговорит с женой, или пусть ищут другое жильё. После разговора Наталья стала убирать — спустя рукава, кое-как, но хоть что-то.
Однако мир продержался недолго. Ссоры участились: Наталья орала, что «не служанка» и «не намерена жить по чужим уставам». А когда Вячеслав пытался вразумить её, она шипела, обзывала его маменькиным сынком и швыряла что под руку попадётся.
Через пару месяцев пара съехала. Вернулись в съёмную квартиру, влезли в долги. А Людмила Степановна осталась одна — впервые за много лет.
— Села тогда на диван, выдохнула. Вымыла всё до блеска, распахнула окно — и просто слушала тишину. Я не злая, но… облегчение было невероятное. Никто не мусорит, не хамит. Дом снова стал моим.
Но спокойствие длилось недолго. Через неделю Наталья позвонила. Казалось бы, извиниться, поблагодарить. Но нет. Звонила она, чтобы обвинить.
— Ты, — прошипела она, — не смогла воспитать сына. Он вечно тебя вспоминает: «А мама так делает», «А у мамы чисто». Ты разрушаешь нашу семью! Ты хочешь, чтобы мы развелись!
Эти слова ударили Людмилу Степановну, как нож в сердце.
— Что я могла ответить? Я ведь сделала всё, что могла. Не лезла, молчала, терпела. И теперь я — «разлучница»?
Наталья жаловалась, что Вячеслав постоянно сравнивает её со свекровью. А её это бесит — видит в этом давление и подкоп.
— Ну и что тут плохого? Если я приучена к порядку, если умею вести дом — разве сын виноват, что это замечает?
С того дня Людмила Степановна решила — хватит.
— Столько сил в неё вложила. Хотела помочь. А в ответ — враг. Пусть живут, как хотят. Зла не держу, но и терпеть больше не стану.
Говорит она ровно, но в голосе — усталость. Глубокая, как осенняя ночь. Усталость женщины, которая хотела лишь добра сыну, а оказалась виноватой.
— А сын? — спрашиваю. — Он с вами общается?
— Общается. Но теперь — строго по делу. Зайдёт, поможет. Но чувствую — держится на расстоянии. Боится, видно, снова оказаться меж двух огней.
Людмила Степановна смотрит в окно, где уже сгущаются сумерки.
— А мне лишь бы тепла хотелось. Тепла да уважения. Разве это так много?