**1 января 2024 года**
Шестой десяток. Впервые в жизни осознал: меня словно стёрли. Для детей, внуков, бывшей жены, для всего этого белого света — я будто призрак. Тело-то есть: хожу в аптеку, покупаю чёрный хлеб, подметаю снег у крыльца. Но внутри — пустота. С каждым утром, когда не надо мчаться на завод, она разъедает меня сильнее. Никто не крикнет: «Деда, как дела?»
Живу один. Уже лет десять. Дети — взрослые, со своими семьями, городами: сын в Екатеринбурге, дочь во Владивостоке. Внуки растут чужими. Не знаю, в какой класс пошла младшая, не чиню им санки, не балую конфетами. Ни男方 разу не позвали. Ни男方.
Как-то спросил у дочери:
— Почему не хочешь, чтобы я приехал? Помог бы с малышнёй…
Она ответила сухо, глядя в телефон:
— Пап, ну ты же понимаешь… Муж мой тебя не переваривает. Ты вечно лезешь с советами, да и характер у тебя тяжёлый…
Сжался. Было горько и унизительно. Не навязывался же — просто хотел увидеть их. А в ответ — «не переваривает». Ни внуки, ни дети. Будто выбросили за ненадобностью. Да и бывшая, которая в соседнем Посёлке живёт, не заходит. Раз в год — смска на Новый год. Как подачка.
Выходя на пенсию, думал: вот, заживу. Начну мастерить скворечники, запьюсь в баню по утрам, накурю тех самых трав, о которых мечтал в юности. Но вместо свободы приполз страх.
Сначала тело взбунтовалось: то сердце колотится, то в глазах темнеет, то вдруг дикий ужас — будто земля уходит из-под ног. Топал по поликлиникам, сдавал кровь, глотал трубки, слушал врачей. Один, седой, хмуро сказал:
— У вас, дядя, нервы. Одному тяжело. Надо бы бабу найти…
Хуже приговора. Нет такого лекарства, что вылечит тишину.
Иногда иду в «Пятёрочку» просто ради «Здравствуйте» кассирши. Иногда сижу на лавке у подъезда с газетой — авось кто заговорит. Но люди несутся, как угорелые. А я — просто сижу. Дышу. Вспоминаю.
Где ошибся? Почему родные отвернулись? Растил их один. Жена сбежала с прорабом, когда детям по семь было. Тянул двоих, вкалывал на двух работах, сам стирал, варил гречку, ночами у кроватей дежурил. Не бухал, не гулял. Всё ради них. А теперь — лишний.
Может, был слишком жёстким? Давил? Но ведь хотел, чтобы выросли людьми. Не дал связаться с подворотней, не пустил на скользкую дорожку. А получил — пустоту.
Не жду жалости. Просто не понимаю: я и правда такой плохой отец? Или это теперь норма — когда у всех ипотеки, курсы английского, спортзалы… а на стариков времени нет?
Соседка бубнит: «Заведи бабку. В «Знакомстве» зарегистрируйся». Не могу. Не верю. Слишком долго был один. Да и здоровье — не мальчик.
Работать — не берут. Раньше хотя бы в цеху балагурили за перекуром. Теперь — тишина. Глухая, как в могиле. Включаю «Россию-1», лишь бы голоса слышать.
Иногда думаю: умру — и хоть бы кто всплакнул? Ни дети, ни бывшая, ни алкаш дядя Витя с пятого. Страшно. До комка в горле.
Но потом встаю, ставлю чайник. Думаю: а вдруг завтра позвонят? А вдруг я ещё кому-то нужен?
Пока жду — живу.
