**«Да, я такой»: у него были другие, но семья ему была дорога**
Всё окружение твердило Татьяне, что она сошла с ума. И она… она сама это понимала. Но даже осознавая это, ничего не могла поделать. Чувства к мужу угасли давно — растворились среди бесконечных хлопот, между стиркой, ужинами, недосыпами и сменой на заводе. Раньше летела домой, словно на крыльях, а теперь шла по привычке — усталая, потрёпанная, с пустым взглядом. В свои тридцать восемь она выглядела на все пятьдесят, и это была не фигура речи, а горькая правда.
Единственной, кто её искренне жалел, оказалась… свекровь. Марфа Семёновна. Женщина строгая, но с доброй душой. Сейчас она жила с ними — приехала из глухого Коврова на лечение, которого в их городке не было. Её поселили в детской, а сама она помогала с внуком Вовой. Мальчишке семи лет ещё рано было оставаться одному, а Таня с утра до ночи вкалывала на двух работах.
Супруг… Ох, Сергей. Он вёл себя так, будто в него вселился тот самый “чёрт в юбке”. Задерживался допоздна, возвращался к рассвету. От него пахло дешёвой туалетной водой, которую он называл “новым трендом”, хотя весь двор уже шептался о его похождениях. И не с одной.
Он путал имена. То назовёт Таню Оксаной, то Наташкой, то Ленкой. И каждый раз — с наглой ухмылкой, будто говорил: “Ну да, я такой, что теперь?” Даже не скрывался. Будто гордился. “Да, я такой”, — читалось в его глазах.
Так бы и продолжалось, если бы однажды ночью дом не огласился визгом телефона. Очередная “зазноба” искала своего “милого” и орала в трубку: “Где он?! Почему не берёт трубку?!” Таня оцепенела — не от голоса, а от того, как легко та влезла в её дом, в её ночь, в её жизнь.
Когда Сергей приполз под утро, заспанный и перегаром, Таня не сдержалась. Его вещи полетели в коридор так яростно, что даже кот Барсик юркнул под кровать. Он начал оправдываться:
— Да, у меня есть другая. Но бросать семью я не собираюсь! У нас ребёнок! Мать больна! Мы семья!
Но Марфа Семёновна вышла из комнаты и впервые за долгие годы повысила голос:
— Хочешь гулять — гуляй. Но не здесь. Я найду, где перекантоваться. Мне осталось пару процедур. Да и внуку спокойнее будет. Хватит с него этого беспредела.
Таня попыталась возразить, что это её дом, она решает. Но свекровь была непреклонна:
— Не мешаю, но пока живу здесь, бардак терпеть не стану. Пусть собирает вещи. Я доживу до выходных, найду угол. А дальше — ваше дело.
Под строгим взглядом матери Сергей, бурча, запихивал свои вещи в рваный рюкзак. Было стыдно. Унизительно. Но справедливо.
После его ухода Таня впервые за годы почувствовала в доме тишину. Настоящую. Никто не орал, не звонил среди ночи, не требовал ужин. Свекровь заходила раз в неделю, приносила внуку пряники и новости. А Таня вдруг осознала, что по утрам у неё больше не ком в горле. Даже в зеркало стала смотреться иначе.
И вот, спустя два месяца, когда лечение Марфы Семёновны закончилось и она собралась домой, на пороге возник Сергей. С ромашками. С виноватой рожей. С фразой, от которой у Тани похолодело внутри:
— Прости. Она меня кинула. Я всё понял. Давай заново?
Марфа Семёновна, уже в платке и с узлом, посмотрела на невестку:
— Твой выбор. Не буду лезть. Но подумай не о том, кого жалко, а о себе.
И, взяв Вову за руку, ушла на кухню.
А Таня стояла в прихожей, глядя на мужчину, который предал её не раз. На того, кто был её семьёй. А теперь — просто чужой. И ей предстояло решить. Самой. Без оглядки на кого бы то ни было.
