Когда умерла моя бабушка, будто кусочек пересохшей земли откололся и упал в реку. Она была не просто старушкой — последним мостом к моему отцу, которого я почти не помнила. Она растила меня, пекла ватрушки, когда я заваливала экзамены, и звонила среди ночи, чтобы прошептать: «Соня, ангелы тебя охраняют».
После смерти отца мама быстро отыскала себе нового мужа. Так появился Глеб — мой сводный брат. Мы не враждовали, но и не сближались. Он был её светом в окошке, а я — тенью прошлого, напоминанием о неудачном браке. Под одной крышей, но в параллельных мирах.
Бабушка, хоть и была бывшей свекровью, поддерживала маму. Но всю свою любовь отдавала мне. И свою однушку в центре Екатеринбурга завещала именно мне. Мы обсуждали это при жизни:
— Сонька, ты пробиваешься сама. Пусть хоть стены будут твои.
Я уехала в Москву — университет, аспирантура. Оставался год до защиты. Бабушка звонила каждую неделю, радовалась моим успехам. А накануне смерти мы болтали по телефону — она смеялась. Утром её сердце остановилось.
Я не смогла приехать сразу, лишь через три месяца. Хотела зайти в её квартиру — постоять в тишине, поплакать у окна, где мы пили чай с вареньем. Но когда открыла дверь своим ключом, услышала дрель и запах штукатурки. Внутри незнакомые люди клеили обои.
— Вы кто? — спросила я, цепенея.
— Нас Глеб нанял. Детскую делаем, скоро малыш появится.
Глеб? Мой брат?
Я позвонила маме. Та ответила, будто ждала:
— Да, я отдала ему ключи. Соня, ну у них же ребёнок будет, а жить негде. Ты молчала про квартиру — значит, не очень-то и нужна. Поживут пять лет, потом своё купят…
Я онемела. Это что, всерьёз?
— Мам, квартира — моя. По завещанию. Вы не имели права.
— Да что ты раздухарилась? Родной человек, ты же сама знаешь — Глеб ни в чём не виноват. Выгонишь их на улицу?
Вот так. Без разговора, без спроса. Просто взяли и решили: «Молчишь — согласна». Я не молчала. Я горевала, училась, выживала. А они распоряжались тем, что им не принадлежало.
Глеба я не виню. Он всегда слушал маму. Но она? Она знала, как я цеплялась за бабушку, как ютилась в съёмных углах, как копила на жизнь. И просто перечеркнула меня. Одним взмахом руки.
Теперь я в тупике. Выгонять Глеба с малышом — жестоко. Я пока в Москве, и не факт, что вернусь. Но и простить не могу. Продай я квартиру — купила бы жильё здесь. Или сдавала, чтобы не платить за чужой угол. А сейчас чужие люди красят стены в моей квартире, даже не спросив.
Я не жадничаю. Я злюсь, потому что у меня украли право. На память. На выбор. На то, что по праву моё. Казалось, семья — это те, кто за тебя. Но сегодня я поняла: иногда предательство ближе всего. Особенно когда оно исходит от тех, кто должен защищать.
