Если бы лет пять назад мне сказали, что одно слово может разрушить всё — любовь, годы заботы, общие мечты — я бы рассмеялась в ответ. А теперь живу с этой мыслью, как с занозами под ногтями. Потому что в центре всей этой истории — ребёнок. Наш с Димой сын. Её внук. Которого она обожала до той секунды, пока не узнала, что он «не её кровь».
Когда мы с Димой расписались, мне было двадцать два, ему — двадцать семь. Молодость, азарт, куча планов. Хотели сразу детей — троих, не меньше. Жили в съёмной однушке в Воронеже, денег хватало только на самое необходимое, но мы не унывали. Пицца по выходным — уже праздник. А чувствовали себя королями жизни.
Прошло полгода — ничего. Год — тишина. Начали проверяться. У меня — всё в порядке, а у Димы… Приговор: бесплодие. Объехали кучу врачей, даже в Питер ездили к светилам. Бесполезно. Муж стал закрываться, твердил: «Сбегай, пока не поздно». А я знала — не убегу. Мне нужен был не просто отец детей, а именно он. Так мы решились на донора.
Сложно? Ещё как. Но в клинике попались золотые врачи — всё прошло спокойно, без лишних нервов. Дали нам анкеты доноров, Дима сам выбрал — парня, очень похожего на него: тот же разрез глаз, рост, даже ямочка на подбородке. Я ни на секунду не пожалела.
Свекровь, Надежда Петровна, с самого начала была нашей главной болельщицей. Каждую встречу: «Ну, Оленька, когда уже?» Когда тест показал две полоски — устроила пир горой. Носилась со мной, как с хрустальной вазой — то супчик привезёт, то вязаные носочки. Даже в ЖК со мной сидела, болтала с беременными. Я тогда подумала — вот повезло с бабушкой!
Когда родился наш Стёпка — назвали в честь деда — Надежда Петровна чуть крышу не потеряла от радости. Завалила внука игрушками, колясками, одеждой. Однажды даже поругалась с моей мамой — не поделили, кто первый возьмёт малыша. Потом, конечно, помирились за бокалом вина. Идеальная картинка.
Правду о доноре знали только мы с Димой. Но Стёпа был вылитый отец — та же улыбка, те же жесты. Свекровь восторгалась: «Да ты, Димуля, его под копирку делал!» Муж молча улыбался, а я шептала: «Может, скажем?» Он — «потом». Боялся. Стеснялся.
Шли годы. Сын рос, свекровь души в нём не чаяла. Твердила: «Пока внук один — буду баловать по полной!» Это её «пока» резало мне сердце.
А потом, когда Стёпе сравнялось два, началось: «Когда второго? Ему же скучно! Давай, Оль, я подарю ему велосипед, а ты — сестрёнку!» Смеялась, но глаза были серьёзные.
Я держалась. До того дня, когда она притащила очередного плюшевого мишку и завела песню про «братика на новый год». Моё терпение лопнуло.
«Надежда Петровна… Стёпа — от донора. Дима не может иметь детей. Второго ребёнка не будет.»
Тишина. Лицо свекрови стало каменным. Она посмотрела на Стёпу, который тянул к ней ручки… и отодвинулась. Встала. Ушла, не сказав ни слова.
Вечером Дима только вздохнул: «Ну всё, началось…»
Прошла неделя. Ни звонков, ни смс. Муж сходил к ней — вернулся серый. Говорила о погоде, о здоровье, о новых туфлях — и ни слова о внуке. Как будто его не существовало. А через месяц выяснилось: переписала дачу. Не на Стёпу. На племянницу. Хотя ещё недавно клялась: «Всё — внуку!»
Недавно Стёпке стукнуло три. Бабушка не пришла. Не позвонила. Когда он спросил: «Мама, а баба Надя меня больше не любит?» — я еле сдержала слёзы.
Дима теперь меня вСашка подошёл к окну, прижал ладошки к стеклу и прошептал: “Может, бабушка просто потеряла мой номер?”
