Сегодня я снова шла по знакомой дороге к сади, где уже много лет забираю свою ненаглядную Настеньку. Обычно внучка замечает меня первой и бежит, радостно крича: «Бабушка пришла!» Но на этот раз всё вышло иначе. Увидев меня, она шагнула вперёд, глаза загорелись, но воспитательница мягко взяла её за плечо, шепнула что-то — и Настя, опустив голову, побрела в угол с куклами. Ко мне же подошла та же женщина и тихо, но твёрдо сказала:
— Извините, но мама оставила заявление. Забирать ребёнка разрешено только ей или отцу. Больше никому.
Я онемела, словно меня обдали ледяной водой. Как же так? Ведь я же своя, родная! Это моя кровинка… Я всегда была рядом — не из корысти, а от души.
Моя дочь Татьяна вышла замуж пять лет назад, а через два года родилась Настюша — наше счастье. Я не просто помогала — я жила их жизнью: кормила, гуляла, убаюкивала, читала сказки, водила в сад и встречала. Особенно когда Таня с мужем пропадали на работе. Зять задерживался допоздна, дочь возвращалась к самому закрытию — в группе к тому времени оставались лишь Настя да один мальчишка, чьи родные жили в другом городе. А я — всегда на подхвате!
Но всё рухнуло из-за казалось бы безобидного разговора за воскресным чаем. Я принесла пироги, Насте — новую матрёшку и вдруг заметила, что у Тани округлился живот. Догадка подтвердилась — она ждала второго. И я, как мать, не удержалась:
— Танюша, ты серьёзно? Зачем тебе второй ребёнок, если вы еле-еле сводите концы с концами?
Она спокойно ответила:
— Да. Мы решили. Разница в возрасте выйдет хорошая.
И тут меня понесло. Напомнила про ипотеку, про то, что на работе ветер свистит, про жизнь от аванса до зарплаты. Чётко сказала: не потяну двоих внуков.
Таня вспылила. Зять молча вышел, не желая вмешиваться, а она выпалила:
— Мы тебя никогда не просили! Ты сама лезешь, сама помогаешь, а теперь ещё и претензии предъявляешь? Спасибо, мам, но дальше разберёмся без тебя.
И «разбираются». Но какой ценой? Настя — тихий, ранимый ребёнок. В саду ей тяжко: то куклу отнимут, то в игру не возьмут, то толкнут. А теперь, когда её забирают последней, она вынуждена часами сидеть в разновозрастной группе — шум, гам, чужие дети. А она… жмётся к воспитательнице, ждёт. А я — не могу прийти. Меня отстранили.
Униженно звонила Тане, умоляла: «Ну хватит! Ну поругались, ну погорячились… Кто не ссорится?» Но она холодно отвечала:
— Пусть сидит до семи, воспитателям за это зарплату платят. Может, научится общаться, а то совсем несамостоятельная растёт. Всё к тебе да к тебе…
А я-то знаю: Настя каждое утро цепляется за мамину руку со слезами, а вечером, уткнувшись в окно, ищет меня взглядом. А я стою вдалеке, как чужая. Сердце разрывается от бессилия.
Вот так — одно неосторожное слово, и ты больше не бабушка. Просто тень, которая когда-то читала сказки, заплетала косички и гладила тёплый лобик перед сном. Теперь мне закрыли дверь. Молчание — золото. Лучше бы я его не нарушала…
