Я шла по знакомой дороге к детскому саду — той самой, по которой годами бегала за своей любимицей Аленкой. Обычно внучка первой замечала меня и с криком «Бабушка!» бросалась в объятия. Но в тот день всё было иначе. Я увидела ее издалека: она сделала шаг в мою сторону, глаза загорелись, но воспитательница резко остановила её, что-то шепнула — и Алена, опустив голову, медленно отошла к игрушкам. Ко мне же подошла та же женщина и тихо, но твердо сказала:
— Простите, но мама написала заявление. Девочку можем отдавать только ей или отцу. Больше никому.
Я замерла, словно в землю вросла. Будто по лицу ударили. Как так? Почему? Ведь я же не чужая! Это же моя кровинка… Я всегда была рядом — не из-за благодарности, а потому что люблю.
Моя дочь Катя вышла замуж пять лет назад. А через два года родилась Алена — наше солнышко. Я не просто помогала, я жила их жизнью: кормила, гуляла, укачивала, читала на ночь сказки, водила в сад и забирала. Особенно, когда Катя с мужем пропадали на работе. Зять задерживался допоздна, Катя прибегала к самому закрытию — в группе оставались только Алена да один мальчик, чьи бабушка с дедушкой жили в другом городе. А я — всегда была рядом!
Но вся эта боль и обида вспыхнули из-за, казалось бы, обычного разговора за воскресным чаем. Я принесла пирожков, Аленке — новую матрешку, и заметила, что у Кати изменилась походка, животик округлился. Догадка подтвердилась — она ждала второго ребёнка. И я, как мать, не выдержала:
— Катюша, ты правда решила завести ещё одного ребёнка в таких условиях?
Она спокойно ответила:
— Да. Мы хотим. Пора. Разница между детьми будет хорошая.
И тут началось. Я не смогла сдержаться: напомнила, что квартира в ипотеке, на работе висят на волоске, денег едва хватает от зарплаты до зарплаты. Сказала прямо: не представляю, как справлюсь с двумя внуками.
Катя вспыхнула. Зять молча вышел из кухни, не желая вмешиваться, а она выплеснула всё:
— Мы тебя никогда не просили о помощи! Ты сама лезешь, сама предлагаешь, а теперь ещё и упрекаешь? Спасибо, мам, но дальше справимся сами.
И справляются. Но какой ценой? Алена — девочка ранимая, тихая, замкнутая. В саду ей тяжело: то игрушку отнимут, то в игру не возьмут, то толкнут. А теперь, когда её забирают не после тихого часа, а в самом конце дня, она часами сидит в дежурной группе, где малыши мешаются со старшими. Гам, крики, беспорядок. А она — прижимается к воспитательнице, ждёт, когда за ней придут. А я — не могу. Мне запретили.
Я звонила Кате, униженно просила: «Ну хватит! Ну поругались, ну наговорили лишнего… Кто в семье не ссорится?» Но она холодно отвечала:
— Пусть сидит в саду до семи, воспитателям за это платят. Может, хоть немного раскрепостится, а то совсем зажатая растёт. Всё к тебе да к тебе…
Я-то знаю: Алена каждое утро со слезами вцепляется в мамину руку, а вечером, уткнувшись в окно, ищет глазами в толпе мой силуэт. А я стою поодаль, словно чужая. И сердце разрывается от боли и бессилия.
Вот так, одно неосторожное слово — и ты больше не бабушка. Просто женщина, которая когда-то читала сказки, заплетала косички и целовала в макушку. А теперь — лишена права быть рядом. Молчание — действительно золото. Лучше бы я его хранила…
