За столом с родителями… которые не узнали свою кровь
Эта история — не сказка, не сценарий для драмы и не байка для полуночных посиделок. Это правда, от которой комок в горле и мороз по коже. Её мне рассказала соседка моей тёти, да так, что забыть невозможно. Передам её словами — потому что иначе не прочувствуете всю эту боль, растерянность и ту силу, что помогла ей выстоять.
Меня зовут Анастасия, а может, и не Анастасия — кто их разберёт. Выросла в детдоме, с полутора лет. Без ласки, без «баю-баю», без маминых рук. Вместо этого — казённые стены, воспитатели с вечным недосыпом и ощущение, что ты как чемодан в камере хранения — забытый, но числишься. В кармане пелёнки лежала записка: мол, родителям денег на хлеб не хватает, вот и пришлось сдать дитё в надежде на лучшее. Дело было в лихие девяностые, когда всё катилось под откос — страны, судьбы, зарплаты. Я верила. Ну, или пыталась. Что не от хорошей жизни. Что когда-нибудь придут.
Память — штука дырявая, остались только фото. Три потрёпанных снимка: мама, папа и я — сопливая, в чепчике. Эти карточки были моим пропуском в другую жизнь. По ночам разглядывала, запоминала трещинки на обоях, узор на занавесках. Ждала, что однажды дверь в спальню скрипнет, и они скажут: «Пошли домой, дочка».
Но годы шли. В восемнадцать меня выпустили из детдома, как голубя из клетки. Подалась в Питер — тот самый, где когда-то щёлкали те самые фото. Жила в общагах и «капиталистических» однушках, подрабатывала, где могла, но институт таки окончила — упрямство у нас в крови. Потом встретила Его — Семёна. Добрый, как тот плюшевый медведь из детдома, а главное — свой. Год встречались, два… Впервые ощутила, что я не «та самая сиротка», а просто женщина, которую любят.
Однажды Сёма заявил: «Поедем к родителям!» Те жили в Твери, а он сам перебрался в Питер за карьерой. Я упиралась, как кошка в ванной: то учёба, то дедлайны. Но он настоял: «Мать хочет на тебя посмотреть, невестушку». В общем, сдалась.
Приехали. Встретили нас пара под шестьдесят — аккуратные, солидные, пахнет пирогами и стабильностью. В гостиной уже сидели гости — тётя свекра с мужем и дочкой. Чай, разговоры про свадьбу, смешки. А у меня в животе — лёд. Что-то не так. Очень. Глаз цепляется за детали: эти обои, этот сервант… И вдруг — словно током ударило. Я узнала эту комнату! Ту самую, с фото. Те же шторы, тот же диван, даже ваза на столе — точь-в-точь. Это был МОЙ дом. МОИ родители сидели напротив. Те самые, что оставили меня, а потом… завели новую дочку и жили, как ни в чём не бывало. Та девочка за столом — моя сестра. Для них. Не для меня.
Не помню, как вышла. Пробормотала про мигрень, поблагодарила за чай. Ушла сразу, даже пальто не надела. Слёзы ручьём, ноги ватные. Сердце колотилось, будто хотело выпрыгнуть и остаться там — в том доме, где его не ждали.
Семён звонил, конечно. Сначала я молчала, потом выложила правду. Он обнял и сказал: «Теперь я твоя семья». И остался.
Мы расписались. С его родителями он теперь общается через силу — коротко и вежливо. Они так и не поняли, кто я. Я сменила имя после детдома, даже дату рождения подправила — только Сёма знает настоящую. Когда свекровь спрашивает: «Настенька, когда твой день рождения?» — я называю другую цифру. Она кивает и забывает. И, кажется, никогда не вспомнит.
А я? Живу. С мужем, с сыном. С прошлым, которое не отпускает, но и не командует мной. Я простила. Но не стёрла. И, наверное, не смогу. Зато теперь твёрдо знаю: семья — это не те, кто родил. А те, кто не бросил.
