Мысль забрать маму из деревни в город казалась мне единственно верной. Она жила одна в старом доме: печь дымила, колодец зимой промерзал насквозь, а соседи либо разъехались, либо постарели вместе с ней. Я решила — пусть будет рядом, в тепле, под присмотром. Но через месяц я посадила её в машину и вернула обратно. Теперь все смотрят на меня как на чудовище.
«Как ты могла?» — шипели родственники.
«Это же мать родная, не кошку же подобрала — поиграла и выбросила!»
«Погоди, свои дети так же с тобой поступят — вот и узнаешь!»
Слова липли ко мне, как смола. В лицо, за спиной, шепотом — но я всё слышала. «Карма, — качали головами. — Одумайся, пока не поздно».
Но никто из них не жил с ней день за днём. Не видел, как моя весёлая, бойкая мать за неделю превратилась в тень. Как она плакала, молчала сутками, отворачивалась от тарелки с едой. Будто я привезла не её, а другого человека.
Сначала казалось — привыкнет. Я отвела ей комнату, купила мягкие тапочки, новый халат, расставила её фотографии в рамках, даже перевезла фикус из деревни. Но вместо уюта — ледяная стена. Она сидела, будто в гостях у чужих, а я — не дочь, а надсмотрщик.
Потом началось. Перекладывала мои ложки, двигала банки в ванной, переставляла горшки с цветами. Я терпела — думала, так она осваивается. Но вечерами начинались рыдания.
«Я здесь не хозяйка… Здесь всё чужое…»
Её слова резали, словно я совершила преступление. Хотя хотела только добра.
«Давай останешься? — уговаривала я. — Здесь и внучка рядом, и помощь…»
Но она качала головой:
«Пусти меня домой. Хочу умереть в своём углу, где каждую щель знаю…»
Я поняла: если не верну её, потеряю. Либо сойдёт с ума, либо зачахнет.
Когда мы подъезжали к её деревне, она прошептала:
«Спасибо».
Теперь она звонит мне каждый день. Смеётся, хвастается огурцами на грядке, зовёт в гости на варенье. Соседка-старушка забегает на чай. Она счастлива. Одна — но счастлива.
А мне досталась роль «дочери-изверга». Но я не жалею. Любовь — не цепь, а открытая дверь. Не тащить за руку в свой удобный мир, а отпустить туда, где человеку дышится легко.
Если мама снова улыбается — значит, я всё сделала правильно. А остальное — неважно.
