Когда я забрала маму из глухой деревни в Москву, мне казалось, что поступаю как любящая дочь. Она уже в годах, одна в старом доме, где с каждым годом всё сложнее: печь дымит, воду зимой из колодца не достать, а соседи либо разъехались, либо сами еле ноги волочат. Думала, ей будет лучше со мной — в тепле, под присмотром. Но через месяц я посадила её в машину и отвезла обратно. И теперь все вокруг смотрят на меня как на чудовище.
— Да как ты могла? — твердят мне.
— Это же мать родная! Не кошку же подобрала, чтобы потом выкинуть!
— Вот и тебе так же дети сделают, бумеранг вернётся!
Слушала я и прямые упрёки, и пересуды за спиной. “Исправляйся”, — говорили. Но никто из них не жил с ней сутками напролёт. Не видел, как за считанные дни моя весёлая, бойкая Анна Фёдоровна стала чужой — плакала, молчала, от еды отказывалась.
Сначала я старалась: выделила ей комнату, купила новые тапочки, перенесла её любимые фикусы из деревни. Но вместо радости — только лёд. Сидела, будто в гостях у чужих, будто я не дочь, а тюремщик.
Через неделю она начала переделывать мою квартиру под себя: переставила кастрюли, переложила специи, даже мою косметику в ванной передвинула. Я молчала, списывая на привыкание. Но потом пошли слёзы. Каждый вечер.
— Я здесь чужая… У себя я — хозяйка, а тут… Дайте мне умереть в своём доме…
Я уговаривала её остаться: “Тебе же одной тяжело, внучка рядом, будем помогать”. Но становилось только хуже. Поняла — если не верну её назад, потеряю вовсе.
Когда мы подъезжали к её деревне, она прошептала: “Спасибо”.
Теперь мама звонит каждый день — бодрая, счастливая. То огурцы посадила, то варенье варит. Соседка Агафья заходит на чай. А я? Я — “бессердечная эгоистка” в глазах всех. Но знаете что? Не жалею.
Потому что настоящая любовь — не в цепких руках, а в умении отпустить. Не в своём удобстве, а в её покое. И если мой выбор вернул ей улыбку — значит, я права. Пусть судят. Главное — она снова дома.
