Прошло два года. С тех пор дочь не проронила ни слова. Она вычеркнула меня из своей жизни. А мне скоро — семьдесят…
Мою соседку, Валентину Ивановну, знает весь двор. Ей шестьдесят восемь, живет одна. Иногда забегаю к ней с чем-нибудь к чаю — просто по-доброму, по-соседски. Она душевная, интеллигентная женщина, всегда приветливая, любит вспоминать поездки с покойным супругом. Но о близких говорит редко. И лишь в канун прошлых праздников, когда я, как обычно, пришла к ней с угощением, она неожиданно открылась. Тогда я впервые услышала историю, от которой до сих пор мурашки по коже.
Когда я переступила порог, Валентина Ивановна была не в настроении. Обычно живая и словоохотливая, в тот вечер она сидела молча, уставившись в одну точку. Я не стала расспрашивать, просто налила чай, разложила пряники и тихо села рядом. Она долго молчала, будто боролась с собой. Потом вдруг выдохнула:
— Два года… Ни звонка, ни строчки. Даже смс нет. Я пыталась дозвониться — номер больше не существует. Адреса её теперь не знаю…
Она замолчала на миг. Казалось, перед глазами у неё проплыли годы, целая жизнь. И вдруг, словно прорвало плотину, Валентина Ивановна заговорила.
— У нас была счастливая семья. Мы с Владимиром поженились рано, но с детьми не торопились — сначала хотели пожить для себя. Его работа позволяла путешествовать. Мы были неразлучны, много смеялись, обожали наш дом, который обустраивали вместе. Он вложил в эти стены всю душу — просторную трёшку в центре Екатеринбурга. Мечта всей его жизни…
Когда родилась наша дочь, Светлана, Владимир словно заново родился. Носил её на руках, читал сказки, каждую свободную минуту посвящал ей. Я смотрела на них и думала — самая счастливая на свете. Но десять лет назад его не стало. Он долго болел, мы боролись до конца, потратили все накопления. А потом… тишина. Пустота. И будто сердце вырвали.
После отца Света начала отдаляться. Сняла квартиру, захотела жить отдельно. Я не возражала — взрослый человек, пусть строит свою жизнь. Она заходила, мы общались, всё было как обычно. Но два года назад она пришла и прямо заявила, что хочет взять ипотеку и купить жильё.
Я вздохнула и честно сказала: помочь не смогу. От сбережений, что копили с Владимиром, почти ничего не осталось — всё ушло на лечение. Моя пенсия едва тянется на коммуналку и таблетки. Тогда она предложила… продать квартиру. Мол, купим мне однушку где-нибудь в спальном районе, а остальные деньги пойдут на её взнос.
Я не смогла. Это не про деньги — это про память. Эти стены, каждый угол — Владимир делал сам. Здесь прошла вся моя жизнь, всё счастье. Как я могу это отдать? Она кричала, что отец всё это делал ради неё, что квартира всё равно когда-то достанется ей, называла меня эгоисткой. Я пыталась объяснить, что хотела бы, чтобы она просто приходила сюда, вспоминала нас… Но она не слышала.
В тот день она хлопнула дверью и ушла. С тех пор — тишина. Ни звонка, ни визитов, даже в праздники. Потом случайно узнала от общей знакомой, что она всё-таки взяла ипотеку и теперь крутится как белка в колесе — две работы, из последних сил. Ни семьи, ни детей. Даже подруга говорит, что её не видела месяцами.
А я… я просто жду. Каждый день смотрю на телефон, надеюсь. Но он молчит. И я больше не могу дозвониться — видимо, сменила номер. Наверное, не хочет меня видеть. Не хочет слышать. Думает, что я предала её, не уступив тогда. Но мне уже почти семьдесят. Не знаю, сколько ещё протяну в этой квартире, сколько вечеров просижу у окна в ожидании. И не понимаю — чем же я её так обидела…
