Прошло два года. Моя дочь не написала ни строчки, не позвонила ни разу. Как будто стёрла меня из своей жизни. А мне вот-вот стукнет семьдесят…
Мою соседку, Валентину Васильевну, знает весь двор. Ей шестьдесят восемь, живёт одна. Иногда я забегаю к ней с чем-нибудь к чаю — просто так, по-доброму. Она душевная, интеллигентная женщина, всегда приветливая, любит вспоминать поездки, в которых бывала с покойным мужем. Но о родных говорит редко. И только перед прошлыми праздниками, когда я по привычке зашла к ней с гостинцами, она вдруг решилась на откровенность. Тогда я впервые услышала историю, от которой до сих пор мурашки по коже.
Когда я переступила порог, Валентина Васильевна была не в себе. Обычно бойкая и словоохотливая, в тот вечер сидела молча, уставившись в стену. Я не стала допытываться, просто налила чаю, разложила пряники и присела рядом. Она долго молчала, будто боролась с невидимой тяжестью. Потом вдруг выдохнула:
— Два года… Ни звонка, ни письма, ни смс. Пробовала дозвониться — номер не существует. А где она теперь живёт, я и сама не знаю…
Она замолчала. Казалось, перед её глазами пронеслись годы, целая жизнь. И вдруг, словно плотину прорвало, Валентина Васильевна заговорила.
— У нас была счастливая семья. Мы с Виктором поженились молодыми, но с детьми не спешили — хотели пожить для себя. Его работа позволяла нам колесить по свету. Мы душа в душу, много смеялись, обожали наш дом, который обустраивали вместе. Он своими руками сколотил нам гнёздышко — просторную трёшку в центре Петербурга. Мечта всей его жизни…
Когда родилась наша дочь, Лидия, Виктор будто заново родился. Носил её на руках, читал сказки, каждую свободную минуту посвящал ей. Я смотрела на них и думала: нет на свете счастливее меня. Но десять лет назад Виктора не стало. Он долго болел, мы боролись до последнего, потратили все сбережения. А потом… тишина. Пустота. И сердце, будто вырезали ножом.
После смерти отца Лида стала отдаляться. Сняла квартиру, захотела жить отдельно. Я не перечила — взрослая, пусть строит свою жизнь. Она заходила, мы общались, всё было как обычно. Но два года назад она пришла и прямо сказала: хочет взять ипотеку и купить своё жильё.
Я вздохнула и объяснила: помочь не смогу. От накоплений, что собирали с Виктором, почти ничего не осталось — всё ушло на лечение. Моя пенсия едва покрывает коммуналку и таблетки. Тогда она предложила… продать квартиру. Мол, купим мне однушку где-нибудь в спальном районе, а остальные деньги пойдут ей на первый взнос.
Я не смогла согласиться. Дело не в деньгах — в памяти. Эти стены, каждый угол — Виктор делал своими руками. Здесь прошло всё моё счастье, вся моя жизнь. Как я могу это отдать? Она кричала, что отец всё делал ради неё, что квартира всё равно перейдёт к ней, что я эгоистка. Я пыталась объяснить, что хочу, чтобы она когда-нибудь просто пришла сюда и вспомнила нас… Но она не слушала.
В тот день она хлопнула дверью. С тех пор — тишина. Ни звонка, ни визита, даже на праздники. Потом случайно узнала от знакомой: она всё-таки взяла ипотеку и теперь пашет без передышки — две работы, вечная гонка. Ни семьи, ни детей. Даже подруга говорит, что не видела её полгода.
А я… я просто жду. Каждый день смотрю на телефон, жду звонка. Но его нет. И я больше не могу дозвониться — номер, видимо, сменила. Наверное, не хочет меня видеть. Не хочет слышать. Думает, что я предала её, не уступив тогда. Но мне уже почти семьдесят. Не знаю, сколько ещё протяну в этой квартире, сколько вечеров просижу у окна в напрасном ожидании. И не понимаю, чем такИ всё же я надеюсь, что перед самым концом она придет и просто скажет: «Мама…»
