Я злюсь на себя за то, что не смогла правильно вырастить своих детей.
Боль иногда не приходит извне. Она гнездится внутри, разъедая сердце понемногу, день за днём. Я уже не злюсь — я просто устала. Обида тихо копится. Не на детей… на себя. На то, как я их воспитала. Где-то в пути материнской любви я перепутала заботу с вседозволенностью. И теперь пожинаю плоды.
Шесть лет назад я потеряла мужа. Мы прожили вместе тридцать восемь лет, и всю жизнь отдали детям. Работали без выходных, без отдыха, забывая о себе. Всё — ради них. Копили, покупали им жильё, оплачивали учёбу, старались дать всё, что они хотели. Когда муж умер, я осталась не просто одна — я осталась без опоры. А теперь, выйдя на пенсию, сижу в пустой квартире и ловлю себя на мысли: как так вышло, что родные дети — те, ради которых я жила — теперь будто не замечают меня?
Моя пенсия — копейки. Хорошо хоть субсидия на ЖКХ есть, иначе давно бы отключили свет. Но даже так не хватает на лекарства, на еду, на самое необходимое. Я просила детей помочь. Не денег — просто участия. Но сын сказал: «Зачем тебе деньги?» Дочь отмахнулась: «У нас самих проблемы».
Проблемы? Но они ездят в Сочи, покупают новые телефоны, машины. У дочери весь гардероб — бутик, а внучке-первоклашке она выдаёт по три тысячи рублей на карманные. Мне бы хотя бы эти деньги — на таблетки, на хлеб. Но у неё, оказывается, «нет возможности». От таких слов сердце сжимается. Я третий год хожу в одних сапогах — подошва отклеилась, вода просачивается. Но молчу. Стыдно просить. Потому что за каждой просьбой — унижение.
Смотрю на соседок. Их дети привозят продукты, оплачивают счета, забирают пожить к себе. А у меня — будто и нет никого. И самое горькое: я сама их этому научила. Мы с сестрой всегда помогали родителям — то деньгами, то продуктами, то просто вниманием. Без упрёков. С любовью. А мои? Мои отвернулись. И это не просто боль. Это пустота внутри.
Однажды предложила дочери: может, перееду к вам на время, а свою квартиру сдам — хоть какие-то деньги будут. У них же трёшка, места хватит. Но она даже слушать не стала. Сказала: «Сдавай комнату и живи в другой». То есть с чужими — нормально, а с матерью — нет? До сих пор не понимаю: где я ошиблась? В какой момент свернула не туда?
Теперь каждый день — как испытание. Как дотянуть до пенсии? Как не слечь? Как не задохнуться от одиночества? Мы с мужем отдали им всё. Каждую копейку, каждый глоток сил. А теперь… Я будто стою у обочины их жизни. Тихо. Покорно. Только где-то в глубине теплится надежда: может, когда-нибудь кто-то из них вспомнит, что у него есть мать. Не после моей смерти. А сейчас.
Но, похоже, надежда — всё, что у меня осталось.
