Разлука, разбившая сердце: сломанные судьбы
Жили мы когда-то, как в доброй сказке, — так, по крайней мере, казалось мне тогда. Дом, уютный, как старый тулуп, стоял в тихом уголке подмосковного городка Пушкино, где ветер шептал в берёзах, а зимы были долгими, но честными. Жена моя, Арина Львовна, — красавица с волосами, словно пшеничное поле, — хранила наш очаг с тихим достоинством. Дочь, крошка Дашенька, смехом своим наполняла каждый день светом. Да и родня Арины в дела наши не лезла — жили мирно, без упрёков. Всё было ладно… пока не наступил тот вечер, перевернувший всё.
Возвращался я с работы, шагая через парк, засыпанный снегом, как сахарной пудрой. Ветер выл, будто оборотень на луну, фонари мигали тускло, словно свечи перед иконой. И вдруг из темноты — женский крик, пронзительный, как ледяная игла: «Пустите, ради Бога!» Замер я, прислушался. Крик повторился, уже ближе, и я, не думая, кинулся на звук.
Сквозь позёмку увидел: хрупкая девчонка, почти дитя, вырывается из лап здоровяка, который тащил её к полуразрушенному сараю. В руках у неё дрожал маленький русский той, жалобно скуливший. Бросился я вперёд, ухватил мерзавца за ворот. Тот обернулся — глаза звериные, кулак свистнул мимо уха. Я рванулся в сторону, дал ему коленом под дых. Он охнул, споткнулся о замёрзший ухаб и грохнулся на лёд, головой о камень. Девушка, не оглядываясь, скрылась в метели, прижимая пёсика к груди.
Стоял я, дыша, как загнанный конь. Нападавший не шевелился. Под жёлтым светом фонаря увидел: снег вокруг его головы темнеет, будто чернила на бумаге. Холод сковал не только тело, но и душу. Вызвал «Скорую», но знал — поздно. Врачи развели143 руками: смерть. Полиция увезла меня в участок, засыпая вопросами, как градом из ведра.
С Ариной я увиделся лишь в суде. Следователь и слышать не хотел о свиданиях, отмахивался, как от назойливой мухи. Рассказал я всё как было: крик, драка, неудачный удар. Та девушка даже пришла в суд — подтвердила, что я её спас. Но прокурор смотрел на меня, как на волка в овчарне. Самооборона? Нет, говорят, «превысил». Судья вынес приговор: четыре года. Арина в зале сидела, лицо в ладонях, плечи тряслись. Четыре года… Вечность. Адвокат выбил хоть такой срок, а прокурор не сталAppeal, и я, стиснувшим зубы, принял свою долю. В камере шёпотом говорили: «Повезло — могли дать и десять».
Тюрьма встретила меня серыми стенами и запахом сырости, как в подполье. После карантина ждал свиданий, но Арина не приезжала. В письмах писала, что заботы, что Дашенька подрастает, но всякий раз находилась причина: то дела, то зима дороги замела. Тосковал по дочке, мечтал её обнять, но без матери ребёнка в зону не пустят. Писем от Арины становилось всё меньше, а мои, что слал через день, словно в чёрную дыру проваливались.
И вот — день, когда сердце разорвалось. Вручили толстый конверт. Обрадовался её почерку, но с каждой строчкой радость гасла. Арина писала о разводе. «Устала, Ваня. Одна не вытяну. Появился человек — крепкий, надёжный. Дашенька растёт, а что будет, когда ты выйдешь? Прости». Слова жгли, словно раскалённые угли. Скомкал письмо, чувствуя, как рушится весь мир. Сосед по нарам, стабишный мужик, хлопнул по плечу: «Держись, браток. Выйдешь — разберёшься. Пошли, чифирку сварганим».
За кружкой горького, как полынь, чая, среди таких же, как я, едва сдерживал злобу. Бригадир, щурясь сквозь дым, бросил: «Не ной, паши. Бери нормы, копай на УДО. Время само рассудит». Эти слова въелись в мозг. Я стал работать, как проклятый: двойные нормы, безропотно, до седьмого пота. Начальник колонии, увидев моё рвение, ходатайство подал. Теперь жду решения суда, надеясь на волю.
Что дальше? Не знаю. Но одно ясно: заберу Дашеньку. Этот новый «папаша» и Арина, что так легко перечеркнула нашу жизнь, не отнимут у меня дочь. Пусть судьба бьёт — выстою. Ради неё…