Разлука, расколовшая сердце: история одной семьи
Мы жили, будто в сказке — или мне просто так хотелось видеть. Крепкий дом в тихом уголке Подмосковья, любящая жена Татьяна, стабильный заработок. Родственники с обеих сторон в наши дела не лезли, да и поводов не давали. Дочка Анечка, наше солнышко, каждый день дарила улыбки. Всё шло как по маслу… пока не случился тот злополучный вечер.
Я торопился домой с работы, пробираясь через заснеженный парк — он отделял наш квартал от шумной московской суеты. Ветер выл, фонари мигали, как пьяные, и вдруг из темноты донёсся женский крик: «Отстаньте, ради Бога!» Голос был таким отчаянным, что я замер, вглядываясь в темноту. Крик повторился, уже ближе, и я, не раздумывая, рванул на звук.
Сквозь снежную пелену мелькнули силуэты: хрупкая девушка, вырывающаяся из цепких лап детинки, который тащил её к полуразрушенной стройке. В руках у неё дрожал крошечный русский той-терьер. Я бросился вперёд, схватив громилу за куртку. Тот обернулся с бешеной злобой и двинул кулаком. Удар обжёг скулу, но я успел увернуться от второго и со всей дури продолол ему в бок. Он пошатнулся, запнулся о бордюр и грохнулся на лёд, ударившись затылком о сугроб. Девушка, не оглядываясь, исчезла в темноте, прижимая к груди дрожащего пёсика.
Я стоял, переводя дыхание. Нападавший лежал без движения. Под тусклым светом фонаря на снегу расплывалось тёмное пятно. Меня пробрал до костей ледяной холод. Я вызвал скорую, но уже знал — поздно. Врачи лишь развели руками: смерть. Следом приехала полиция, и вместо дома я оказался в кабинете следователя, под градом вопросов.
Таню я увидел только в суде. Свиданий мне не давали — следователь отмахивался, как от назойливой мухи. Я честно рассказал, как было: крик, драка, неудачный удар. Та самая девушка даже пришла в суд, но следствие упорно видело во мне убийцу. Самооборона? Не смешите. Превышение допустимого. Судья огласил приговор: четыре года колонии. Таня, сидевшая в зале, закрыла лицо руками, её плечи тряслись от рыданий. Четыре года… вечность. Адвокат выбил смягчение, прокурор не стал апеллировать, и я, стиснув зубы, принял судьбу. В камере шептались, что за такое дают и все десять, так что четыре года казались подарком.
Колония встретила меня серыми стенами и сыростью. После карантина я ждал свиданий, но Таня не приезжала. В письмах она писала про дела, про Анечку, но всякий раз находилась причина: то работа, то дела. Я скучал по дочери до боли, мечтал обнять её, но без матери ребёнка в колонию не пустят. Письма от Тани приходили всё реже, а мои, которые я слал чуть ли не каждый день, словно растворялись в никуда.
И вот — тот день, когда сердце разорвалось на части. В руки мне попал толстый конверт. Я улыбнулся, узнав её аккуратные буквы, но с каждой строчкой улыбка таяла. Таня писала о разводе. «Устала, Серёжа. Не тяну. Появился человек, который помогает. Аня растёт, а что будет через четыре года? Прости». Слова жгли, как раскалённый гвоздь. Я скомкал письмо, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Сосед по нарам, заметив моё лицо, хлопнул по плечу: «Не кисни, мужик. Выйдешь — разберёшься. Пошли, чифирнём».
За стаканом горького чифиря, среди таких же, как я, я жёг внутри злость. Старший по бараку, прищурившись, бросил: «Не ной, работай. Выполняй нормы, копай на УДО. Время само всё расставит». Эти слова въелись в мозг. Я взялся за дело, как одержимый: перевыполнял план, молчал, терпел. Начальник отряда, видя рвение, подал на условно-досрочное. Теперь жду решения суда, надеясь на свободу.
Что дальше? Не знаю. Но одно ясно: я сделаю всё, чтобы забрать Анечку. Этот её новый «папа» и Таня, предавшая нас, не отнимут у меня дочь. Пусть жизнь бьёт — я выстою. Ради неё…