— Ну я ж для вас стараюсь! А вы даже спасибо не скажете! — голос свекрови дрожит от возмущения, а у меня уже левый глаз дёргается, как будто в нём соловей завёл…
Иногда мне снится одна простая мечта — сбежать. Куда угодно. В Выборг, в Урюпинск, хоть в деревню под Сыктывка. Лишь бы подальше от мамы моего Саши. Иначе я точно свихнусь. Мой нервный тик выходит на новый уровень, когда слышу её бодрое: «Ой, я вам такую полезную вещь принесла! Вы обожать будете!»
Когда мы с Сашей только расписались, подруги ахали: «Тебе ж с тёщей повезло! Не пилит, не лезет, даже пирожки не суёт без спросу!» Поначалу так и было — она всячески показывала, что «молодые сами разберутся». Но, видимо, внутри копился вулкан, которому суждено было рвануть. И когда рвануло — снесло все наши границы.
Сперва она загорелась устроить нам пышную свадьбу: с караваем, семью сортами салатов и толпой родни. Мы еле увернулись — спасибо выпускному её младшей Танюшки, куда она и перенесла весь свой бурлящий энтузиазм. Но ненадолго.
Мы тогда снимали квартиру в Мытищах. Уютную, светлую, без излишеств. Но свекровь начала методично заваливать её «подарками»: тарелками с отбитыми краями, вилками, гнущимися от картошки, и, конечно, шторами… Эти занавески до сих пор мерещатся мне по ночам — бордовый плюш, с дырами и запахом нафталина.
— Это ж антиквариат! Подшей вручную — и как новенькие! — восторженно приговаривала она.
А у меня в голове вертелся вопрос: если они так хороши — почему не украшают её собственную гостиную?
Когда мы наконец купили свою квартиру — с помощью моих родителей и крестного Саши — я наивно полагала, что мучениям конец. Но свекровь решила: раз деньгами не помогла, будет компенсировать «заботой». И началось…
Сначала она приволокла обои. Похоже, их клеили ещё при Брежневе. Желтые, отсыревшие, с ароматом погреба. Потом настояла, чтобы плитку в ванной клал «дядя Витя» — «мастер на все руки». Этот умелец умудрился положить всё кривее пьяного забора, плитка посыпалась через три дня, а швы позеленели, будто их мохом обросли. В итоге пришлось нанимать нормальных рабочих и платить за исправление «бесплатной помощи».
Дальше был холодильник. Она его втащила, будто чемпион по тяжёлой атлетике. Грохотал он, как трактор, а запах… Словно там год тухлая рыба лежала. Мы с Сашей вынесли его в тот же вечер, но свекровь устроила драму:
— Его же просто содой протереть! Ещё бы десять лет работал! А вы вот так благодарите!
Потом пошёл диван с дачи её сестры Зины. Потом сервант времён дефицита. Потом ковёр, пахнущий кошкой и детством Саши. Мы вежливо отказывались — и каждый раз это был спектакль. Слезы. Обиды. Упреки.
А теперь я жду малыша. Долго скрывали, но когда живот стал заметен — пришлось сознаться. И всё… Свекровь тут же начала собирать «наследство»: коляска от какой-то Гали, кроватка от Люды, распашонки, в которых выросло полрайона…
А я не хочу. Не хочу, чтоб мой ребёнок спал в кроватке с историей. Не хочу коляску, у которой колёса в разные стороны смотрят. Не хочу застиранных полотенец с жёсткими швами. Меня передёргивает. И больно, что моё «нет» никого не волнует.
Сейчас свекровь продолжает наступление. Я молчу — беременным конфликтовать вредно. Оборону держит Саша, он отбивается, как может. Но вижу — устал. А энергия у его матери — будто у Саяно-Шушенской ГЭС, и плотины не предвидится.
Иногда хочется снять хату в глухой деревне, сменить номер и молчать, как партизан. Я не монстр. Я просто хочу тишины. Воздуха. Своей жизни. Без плюшевых кошмаров, холодильников-зомби и ковров-пенсионеров. Хочу дышать. Хочу родить. Хочу своё гнёздышко — свежее, чистое, без «добрых» сюрпризов, от которых хочется завыть в подушку.
