Когда ранним утром раздался звонок, Светлана едва поняла — спит она или уже проснулась. На телефоне горело: «мама». Сон как ветром сдуло. Голос в трубке звучал бодро, даже игриво:
— Ещё дрыхнешь, ленивица? А я пирожки уже в печь поставила. Завтра ждите звонка — ты с Димкой ко мне. Надо поговорить. Не про дачу. Про наследство! Не хочу, чтоб после моей смерти вы, как стервятники, из-за избы да копеек передушили друг друга. Приезжайте оба, без отговорок!
Светлана онемела. Наследство? Смерть? Что происходит? Но мать говорила так твёрдо, что спорить было бессмысленно.
А в это время Галина Степановна, мать Светланы и Дмитрия, сидела за столом, поправляя пуховый платок. Рядом суетилась соседка Марфа, глаза полные тревоги:
— Галь, ты что, приболела? Откуда такие страшные речи? Меня аж мороз по коже…
— Не бойся, Марфушка, просто детей повидать хочу. Год как не виделись. Живут себе, будто я им и не мать. А вдруг завтра — крышка? Кто им правду скажет? Да и проверку устрою — посмотрю, кто из них по-настоящему любит.
Проводив соседку, Галина Степановна закрыла дверь и пошла отдыхать. Завтрашний день обещал быть тяжёлым.
Утро выдалось серым, будто сама погода одобряла её замысел. Прибралась, надела потрёпанный халат, умылась и села в кресло, затаив дыхание. Через час в дверь постучали.
Первой ворвалась Светлана — взъерошенная, запыхавшаяся.
— Мам! Что случилось? Ты больна? Какое наследство? — запричитала она, бросаясь к матери.
За ней, не торопясь, вошёл Дмитрий.
— Ну ты даёшь, мать. Смерть свою уже спланировала? Или ещё рано?
— Садитесь, дети, — спокойно сказала Галина Степановна. — И супругов своих зовите. Лена, Вадим, проходите, не стойте на пороге.
Когда все расселись, она начала:
— Слушайте и не перебивайте. В старости одна — не веселье. Болячки не предупреждают, когда придут. Потому и решила — скажу, пока в памяти. Но сперва — домик в порядок привести. Кто, как не родные, старухе поможет? Дрова поколоть, щи сварить…
Светлана с Леной закивали и засуетились. Галина Степановна наблюдала: тесто липло к рукам, морковь резалась кое-как, кастрюли гремели. «Голубушки мои неумехи», — с грустью подумала она, но вслух не упрекнула. Не в этом дело.
После обеда она попросила Вадима и Лену выйти — осталась наедине с детьми.
— Теперь слушайте. Избу, где выросли, оставлю Марфе, соседке. Она рядом, не бросит в беде. Димка, тебе сарай со всем хозяйством. Что захочешь — то и делай. А тебе, Светка, — сбережения. Всю пенсию копила, почти не тратилась.
В комнате повисло тяжёлое молчание.
— Избу — чужой тётке? — наконец выдавил Дмитрий. — Ты в своём уме?
— А почему нет? Вы год ко мне не приезжали. А Марфа каждый день хлебом кормит. Ты, Димка, меня на свадьбу не позвал — стыдно, что мать простая? А ты, Светка, с тех пор как за Вадьку замуж вышла — ни разу не навестила. Да и тогда обидку затаила, помнишь? Когда я сказала, что Витька тебе не пара. А я-то права была…
— Мам, хватит… — прошептала Светлана.
— Нехорошо мне. Пойду прилягу, — устало сказала Галина Степановна и закрыла дверь в спальню.
На улице начался спор.
— Это из-за тебя! — шипел Дмитрий. — Могла бы хоть проведывать мать! Теперь изба Марфина!
— Да ну? А ты с Ленкой чем занят? Она дома сидит — могла бы к маме забегать!
Они кричали, перебивали друг друга. Галина сидела у окна, слушала. Слёзы капали на платок. Где те дети, что летом по лужам босиком бегали? Где их теплота, забота?
Когда они вернулись, она уже не лежала — сидела, собравшись, сжав губы, но глаза выдавали её.
— Мам, тебе плохо… — начал Дмитрий.
— Уже лучше, — глухо ответила она. — Всё поняла. Никому я не нужна. Наследство, говоришь? Будет. Но позже. Когда решите — зачем вам эта изба: чтоб память беречь или чтоб ссориться?
Утром за столом царила тишина. Лишь стук ложек да скрип табуретки. Первой не выдержала Светлана:
— Прости нас, мама… Мы ошибались. Я буду приезжать, честно. Мы ведь семья…
Галина кивнула. За столом повисло тёплое молчание.
С тех пор мало что изменилось — и в то же время многое. Дмитрий почти не появлялся, но деньги присылал исправно. А Светлана стала заглядывать чаще. Щи, варенье, помощь в огороде. Но о наследстве больше никто не заикался.
И никто не знал, что оно давно лежало в нижнем ящике комода — подписанное, с печатью. Всё было поделено поровну. Потому что Галина Степановна любила своих детей. Даже если они об этом иногда забывали.
