Бабушка играет на наших нервах: притворство или крик души?
Меня зовут Алевтина. Мне тридцать семь, я замужем, есть мама — ей пятьдесят шесть, и бабушка Полина, которой уже восемьдесят пять. Живем мы в маленьком городке под Воронежем, где зимы лютые, а дороги, занесенные снегом, кажутся бесконечными, особенно когда несешься по ним среди ночи.
Бабушка Полина, несмотря на возраст, упрямо живет одна в старом доме с резными ставнями на краю города. Она наотрез отказывается переехать к маме, хотя та не раз звала ее к себе — в тепло, в уют. Бабушка бурчит: «Мой дом — моя крепость», и ни за что не покинет родные стены. Но в последнее время одиночество, кажется, стало для нее непосильной ношей, и она нашла способ держать нас в ежовых рукавицах.
Теперь бабушка звонит почти каждый день, жалуясь сквозь слезы, что ей «очень худо». Голос ее дрожит, она стонет, говорит, что «сердце щемит» или «ноги подкашиваются». Мы с мамой бросаем дела, летим к ней, сжимая кулаки от волнения. Но каждый раз картина одна: бабушка, будто по мановению волшебной палочки, оживает. Хлопочет по дому, наливает нам чай с вишневым вареньем и даже подтрунивает над нами. А мы стоим, оглушенные, с сердцами, готовыми выпрыгнуть из груди, не зная, то ли смеяться, то ли плакать.
Мы с мамой измучены этой игрой. Каждый звонок — как удар обухом по голове, но мы не можем просто отмахнуться. А вдруг сейчас правда беда? А вдруг не приедем, и случится непоправимое? Эта мысль грызет нас, как голодная мышь зерно.
Все началось год назад. Помню, как мы влетели к бабушке в пятом часу утра, в пургу, едва успев накинуть пальто. Я — в растянутом свитере, мама — в халате поверх пижамы. Думали, застанем ее при последнем издыхании, а она встретила нас улыбкой: «Давление скакануло, теперь все прошло». Через полчаса уже доставала из погреба банку смородинового варенья и звала за стол. Мы онемели, но тогда списали все на случайность.
Пытались понять, в чем дело. Уговаривали бабушку провериться в поликлинике, но она отмахивалась: «Эти врачи только рублями шуршат!» Привезли доктора на дом. Тот осмотрел ее, послушал сердце и развел руками: «Здорова, как бык. Ей не хватает общения. Навещайте чаще — и звонки прекратятся». Как же он ошибался!
Мы и так бываем у нее. Я живу в полутора часах езды, мама ближе, но после работы, в пробках, каждый день не наездишься. По выходным чередуемся: то я везу ей борщ и сижу за разговорами, то мама приезжает помочь с огородом. На праздники собираемся вместе, с пирогами и гостинцами. Но ей, видно, мало. Ей нужно больше — наше внимание, наши нервы, каждая минута.
Мама предлагала бабушке переехать к ней — готова была отдать ей светлую комнату с печкой. Но бабушка упиралась: «Не хочу вам на шее сидеть!» — а потом звонила среди ночи, хрипя в трубку: «Лучше умру в своей избе». Эти слова резали, как серпом по горлу, но что мы могли поделать?
Мы сотню раз просили ее не звонить просто так. Объясняли: каждый раз — это стресс, бессонные ночи, сорванные планы. Но она будто не слышит. Или не хочет. Звонки продолжаются, и мы с мамой как будто в западне: ехать или нет? Поверить или пропустить мимо ушей? Боимся ошибиться, пропустить тот единственный раз, когда помощь будет нужна по-настоящему.
Иногда кажется, бабушке просто одиноко. Не хватает тепла, смеха, живой беседы. Может, эти звонки — ее крик о помощи? Но почему такой жестокий способ? Почему заставляет нас жить в вечном страхе? Не знаю, как разорвать этот круг. Мы любим бабушку, но ее игры выматывают душу. И все же, пока звонит — будем ехать. Потому что если не приедем, а с ней что-то случится — этот камень на сердце останется с нами навсегда.
