Из-за курицы я выставила мужа за дверь. И ничуть не раскаиваюсь
В тот вечер Надежда выбилась из сил. Весь день — уборка, стирка, разбросанные игры, вымытые до блеска полы. Наконец заглянула в печь: курочка с картошкой подрумянивалась, наполняя избу душистым ароматом.
— Ещё чуть-чуть, — пробормотала она, заведя будильник, и бросилась мыть лавки. Всё шло как по маслу. Пока не скрипнула калитка.
— Наверное, ребятня пришла, — подумала Надежда, но на пороге стоял не Ванюшка и не Алёнка, а муж — Степан, который с утра якобы “к куму сходил”.
— Ох, как пахнет! — потирая руки, радостно воскликнул он. — Обожаю твою курочку!
— Позови ребят, пусть ужинают, — крикнула Надежда, возвращаясь к корыту.
Через миг в избе уже топали босые ножки, кто-то швырнул лапти, кто-то заливисто хохотал. Надежда услышала детскую перепалку и вышла, не дожидаясь звонка.
— В чём дело? — спросила она, стоя в холщовых рукавицах.
— Хочу ножку! — захныкала восьмилетняя Алёнка.
— И я! — вторил шестилетний Ванюшка.
— Их же две, — развела руками Надежда.
— Нет! Осталась одна! — топнула ногой дочь.
Женщина подошла к столу. И правда — половины курицы как не бывало. Остались лишь груд да жалкая картофелина.
— А где батька?
— Ушёл. Прихватил полкурицы и ушёл, — буркнул сын.
Надежда схватила рожок, набрала — Степан не отозвался. Выхватила ключи и выбежала со двора. Всё кипело внутри: опять! Опять забрал лучшее. Только теперь не себе, а своей шайке. Это уже не жадность — это предательство семьи.
За околицей, у колодца, сидел Степан с приятцами. В руках — брага, на коленях — та самая курица. Хохотали, чавкали, облизывали пальцы.
— Не жирно ли будет?! — подлетела к ним Надежда, глаза полыхали.
— Иди домой, потом потолкуем, — сквозь зубы процедил Степан, бросая взгляд на “дружков”.
— Нет, сейчас! Ты стащил еду, что я детям готовила! Тебе не совестно? Мало того, что всегда себе лучший кусок берёшь — теперь ещё и собутыльников кормишь тем, что не твоё?
— Иди, пока я терплю, — резко ответил он, хватая её за рукав.
— Ты что творишь?! — Надежда дёрнулась. — Ты не просто скряга, ты вор, Степан. Вор, который жробу у своих детей крадёт.
— Хватит базар разводить, Надь, — злился он, чувствуя себя посмешищем. — Один раз всего.
— Один? А мёд? А осетрина от тёщи, что в день слопал? А жаркое, где детям корочки оставил, а себе мяско выбрал?
Надежда развернулась и ушла.
К вечеру, когда он вернулся, она стояла у окошка.
— Ты б себя видела, — усмехался Степан. — “Развод из-за курицы”. В балаган тебя.
— Подаю на развод, — ледяным тоном ответила Надежда. — Ты до сих пор не понял. Не из-за курицы. Из-за твоей скотской жадности, из-за того, что ни о ком, кроме себя, не думаешь.
— Куда я пойду? — фыркнул он. — Смешно.
— К маменьке. Та самая, что научила, что всё лучшее — тебе. Пусть теперь с тобой делится.
Степан ушёл, думая, что Надежда блефует. Но назад она подала челобитную. Он перебрался к матери.
А через месяц раздался звонок.
— Ты права была, — вздохнула бывшая свёкруха. — Он и у меня всё подчищает. Куплю пряников, один съем — остальные он в ночь сметает. Думала, ты сгущала. А он даже самовар опустошил, не спросив.
— Хотите, чтоб я его назад взяла? — удивилась Надежда.
— Да нет… просто… высказаться, видно, — хмыкнула свёкруха.
— Ну тогда — с богом. А я с этим ненасытным живулько свою жизнь закончила. И, знаешь… как легко дышится…
