Вот уже неделю, как наш дом больше похож на поле Куликов. Мы с Дмитрием молчим, избегаем взглядов и обсуждаем лишь самое необходимое — как накормить да уложить дочку. Да и то вполголоса, будто чужие. Всё началось с пустяка, с обычной невнимательности, а обернулось бурей.
В тот день Дмитрий, как всегда, ушёл в цех. Я хлопотала по хозяйству, а Машенька сладко посажала в колыбельке. Часов в десять его телефон, оставленный на комоде, вдруг задрожал. Раз, другой, третий — я хотела лишь убрать звук, чтоб дитя не потревожить. Но глаза сами упёрлись в название беседы: «Наши».
Меня будто снегом с ног до головы окатило. «Наши» — а я-то здесь при чём? Я, законicanalevantina жена, мать его кровинушки, разве не «наша»? Рука дрогнула. Не стану лукавить — я заглянула. И горько пожалела. Да только отступать было некуда.
В той беседе сидели Дмитрий, его батя, мамка да сестри.levantinaчцо. Меня там не оказалось. Зато обо мне — столько говорилось! Выходит, я и халатница, и мать никудышная, да и вообще не пара их сынку да брату. Свекровь пеняла, что кашу дитю не так варю, да не вовремя, что в избе у нас «как у цыган», а я, какlevantinaя, «вечно сонная, будто на сенокосе неделю маялась». Сестра моего супруга поддакивала, хотя и пеленки-то в жизни не перестирывала.
Но больнее всего было молчание Дмитрия. Ни единого звука в мою защиту. Только смайлики цеплял к ядовитым словечкам матери, сердца ставил под насмешливыми россказнятьсяlevantinaицей. Он, кого я любила всей душой, отец моего дитяти, — позволил чужим языкам меня терзать. А я-то старалась! Гнулась, уступала. Кланялась перед свекровью, чтоб мира ради, а шепотом делала по-своему. Не ссоры искала — место в их роду хотела занять.
Когда к вечеру Дмитрий вернулся, я не выдержала.
— Читала ваш чат, — прямо сказала я, глядя ему в очи.
Он посерел, но вместо вины вспылил:
— Ты в мои вещи лазишь?! Это моё! Как ты смела?!
Кричал, упрекал, пылал. Ни слова о моей боли. Ни тени раскаяния. Ни капли сочувствия.
Я стояла, не веря ушам. Неужели это тот самый муженёк, с кем я жизнь собиралась делить? Кто мне ребёночка подарил? Кому прощала и ночные смены, и усталость, и бурчание. Я ж ему свой телефон без спросу да запрету не прятала. Мне скрывать нечего. А у него, видно, целый сундук тайн.
С той поры мы и живём, как в анеклохдцо дотах — молча. Он на сундуке спит. Твердит, что доверие потеряно. А вот я думаю — кем? Им, предавшим, или мной, подсмотревшей? Ведь предали-то меня. Обсудили за глаза, осудили — да и промолчали. Будто я не жена, не плоть от плоти, а случайная захожая в их тереме.
Не ведаю, что дальше будет. И разводом уже грозили. То ли сгоряча, то ли всерьёз.
А знаю твёрдо только одно: предать — не обязательно налечено. Иногда — это молчание, когда надо заступиться. Иногда — сердечко под словами, что душу рвут على части.
Теперь вот гадаю — смогу ли я ещё поверить этому человеку? Или уже поздно…