Вот уже сил моих нет. Куда деть старую мать мою?
Не ведаю, сколько ещё выдержу. Вначале казалось — переживу. Думала, просто чёрная полоса, что любовь да терпение всё превозмогут. Но нынче я у края. Душа изболелась, тело устало, сердце ноет. Кто-то осудит, а кто и поймёт — сам через это прошёл. Расскажу свою историю — не в оправдание, а просто чтоб наболевшее излить.
Зовут меня Аграфена, а по отчеству — Семёновна. В семье я младшая. Старший брат, Иван, на три года меня старше. Мать родила нас на склоне лет: брата — в сорок два, а меня — в сорок пять. Родителям долго дети не давались, и когда мы появились, матушка считала нас благословением Божьим. Мы были её светом в окошке. Хотя и старше других матерей, она не жалела сил — и лаской, и заботой, и учением нас окружила.
Когда мне семнадцать стукнуло, отца не стало. Для нас с братом удар тяжкий, а для матери — будто свет померк. Она еле в себя приходила, а я, как могла, её поддерживала. Брат уехал в Москву — учиться, потом в Канаду подался, карьеру строить, семью заводить. Остались мы с матерью вдвоём.
Прошли годы. Сейчас матушке семьдесят восемь. И я всё с ней. Только теперь это не просто мать. Это человек, что без присмотра не может. И я не справляюсь.
Мать забывает всё на свете. То утюг на платье оставит, то плиту не выключит, то чайник в буфет поставит, а сахар в печку. Уж сто раз говорила — не надо помогать, я сама всё сделаю. Но она упрямится — то ли по привычке, то ли чтоб не быть обузой. Только толку от этого нет, а сказать ей: «Мама, не лезь» — язык не поворачивается. Вижу ведь, как ей больно от своей беспомощности.
А недавно и вовсе беда случилась. Мать вышла в магазин да не вернулась. Забыла, куда шла, забыла, где живёт. Три часа мы её искали. Всех знакомых обзвонила, весь район исходила, с ума сходила. Нашла её случайно — соседка увидела её у вокзала и дала знать. Мать стояла растерянная, продрогшая, чужая. А я — будто выжатый лимон, без сил, без мыслей.
Да разве это впервой? Теперь так каждый день. Вечный страх. Вечная тревога. Ни минуты покоя. Ночью вскакиваю от шорохов. Никуда не уеду. Никуда не выйду. Не живу — дышу. Я не дочь уже — сиделка. И это меня губит.
А у меня ведь и своя семья есть. Муж, дети, внучата. Люблю их, жила для них. Но теперь все мысли — о матери. Чувствую, как силы уходят. Устала. Выгорела. Плачу по ночам — не знаю, как дальше быть.
Даже подумать страшно: «Куда мать пристроить?» Слово «пристроить» — как нож в сердце. Будто я не дочь, а чужая тётка. Но ведь есть же дома для стариков. Есть пансионаты с уходом. Почему мысль об этом — как измена?
Потому что так воспитано. Потому что мать — святое. Потому что она меня носила, растила, берегла. Теперь мой долг — быть рядом. Но долг — не каторга. Не вериги. А мне кажется, будто мельничный жёрнов на шею взвалили да сказали: «Тащи, пока ноги не подкосятся».
Брат деньги присылает, звонит, жалеет. Но он — за морем. Не видит, как мать ночами плачет, как в трёх соснах путается, как меня с покойной бабкой путает. Не носится по улицам, когда она в булочную сходила да пропала. Не подбирает осколки разбитых чашек. Он живёт спокойно. А я — здесь. В этих стенах. В этом бесконечном круге.
Не знаю, что делать. Хочу просто дышать. Проснуться без этого камня на душе. Съездить к дочери, не боясь, что мать за это время квартиру спалит. Много ли надо? Чуточку жизни. Чуточку тишины. Чуточку себя.
Кто-то скажет: «Плохая дочь!» Пусть сначала так годок проживёт. А потом расскажет, каково это — быть человеком, но не иметь права на передышку.
Я не хочу мать бросать. Хочу, чтоб ей было хорошо. Чтоб присмотр был, чтоб в безопасности. Хочу её любить, а не бояться. Но сейчас… я больше не могу. И если есть место, где ей помогут, где за ней смотреть будут — может, стоит подумать?
Не знаю. Право, не знаю. Но так больше не могу.
