В старости мне суждено было остаться одной. Не по злому умыслу и не по капризу судьбы, а потому что невестка, та самая, которой я когда-то распахнула двери своего дома, выставила меня за порог, как ветхую ненужную вещь. Теперь коротаю дни в покосившейся избёнке в глухомани. Без водопровода, с печкой, что требует каждодневной топки, с туалетом во дворе и ведрами воды из колодца. Всё, что было мне дорого, теперь принадлежит ей.
Зовут меня Аграфена Степановна. Родом я из Твери. Моему сыну Егору тридцать два года. Женился он пять лет назад. Женился, ослеплённый, как мне казалось. Привёл в дом некую Лидию — девицу с Кубани, без крыши над головой, без ремесла, без стыда в глазах. Сын был ею очарован, а я с первых минут затаила тревогу. Но смолчала. Надеялась — пройдёт.
После свадьбы жили втроём в моей двушке. Я отдала им большую комнату, а сама ютилась в крохотной спаленке, где и развернуться негде. Прошло пару месяцев, и Лидия объявила, что ждёт ребёнка. Срок уже был изрядный. Но вот загвоздка — Егор познакомился с ней лишь за месяц до зачатия. Я подсчитала. Не сходится.
— Родила раньше срока, — заявила она.
— Раньше? Да с каким весом, здоровенькая, без признаков недоношенности?
Я промолчала. Сын поверил. А я — нет. Уже тогда чуяла: ребёнок чужой. Но что докажешь, если сын ослеплён?
Поначалу она ещё притворялась хозяйкой — мыла полы, готовила. Потом перестала. Всё тянула я одна. А потом началось то, что окончательно всё разрушило. Лидия потребовала, чтобы я отдавала свою пенсию им «в общий котёл». Без зазрения совести, напрямую.
— А твой-то вклад где, Лидия? — спросила я. — Ни дня не работала ни до свадьбы, ни после!
Егор встал на её защиту. Потребовал отчитаться за каждую копейку, потраченную на себя. Видно, крепко она его обработала. Знала все надбавки, пенсии, пособия. Всё у неё было на примете. Даже лекарства купить не могла без нравоучений.
В какой-то момент терпение лопнуло. Купила себе холодильник и поставила в своей комнате. Перестала скидываться на еду, перестала платить за всех, разделила коммуналку. Не обязана я кормить тунеядку и её дитя. Не обязана — и всё.
Тогда Лидия поняла: просто так меня не выжить. Однажды в моё отсутствие она перерыла мои бумаги. Нашла документы на квартиру. А там — загвоздка: после развода с Егориным отцом я выкупила его долю, но оформила всё на сына. Тогда думала — пусть будет его, всё равно он у меня один…
Лидия ликовала. Пригладила:
— Убирайся отсюда! Ты здесь никто! Пикнешь Егору — разведусь и половину жилья заберу. Тогда и ты, и он — на улице!
Что я могла ответить? Понимала: сын меж молотом и наковальней. Не хотела его разрывать. Собрала пожитки и уехала в старый родительский дом в деревню. Когда-то купили его с бывшим мужем, но так и не довели до ума. Теперь живу в этом забытом уголке, где зимой пробирает холод, а летом одинокий дым из трубы напоминает, что я ещё жива.
Егору сказала, что хочу тишины, покоя, природы. Он не заподозрил ничего. А Лидия только обрадовалась — одним ртом меньше. Теперь редко вижу сына. В первый год приезжал пару раз, а теперь — ни слуху ни духу. Понимаю: не пускает она его. Не даст.
Жалею лишь об одном — что не оформила квартиру на себя. Что поверила в сыновнюю любовь, в порядочность невестки. А теперь я в одиночестве, без крыши над головой, без семьи, без надежды. Старость, которая должна быть в тепле, стала борьбой за выживание.
Вот так одна женщина — чужая, но пригретая в доме — отняла у меня всё. Квартиру. Сына. Достоинство. И теперь каждую ночь молюсь, чтобы сын прозрел. Чтобы понял, с кем связался. Но боюсь — будет слишком поздно…
