Всё начиналось с веры — верила я, что семья крепче каменных стен. Что дети — это крыша над головой, когда годы уже не те. Что можно променять родные стены на тепло родных объятий. А теперь каждое утро открываю глаза в чужих стенах, не зная, где завтра встречу закат. Так живёт теперь бабушка Галя — та самая Галина Петровна, которую раньше знал весь двор как хозяйку уютного дома в Калу́жской области. А теперь её пристанище — чужие кухни, узкие коридоры и вечный шёпот: “Не обременила ли я их?”
Всё пошло прахом, когда сыновья — Дмитрий и Игорь — уговорили её продать дом. Говорили: “Зачем тебе, мам, одной в глуши пропадать? Ты уже не молода, не потянешь ни грядки, ни печку, ни сугробы по пояс. Будешь жить у нас по очереди — нам спокойнее, тебе легче. Да и деньги с продажи не пропадут: поделим, детям, внукам поможем”. Что могла сказать старая мать? Согласилась. Хотела быть нужной. Хотела быть рядом.
Моя мать — её соседка — тогда качала головой и шептала:
— Не спеши, Галя. Потом не вернёшь. Нового дома не купишь, а у детей — свои заботы, свои порядки. Станешь гостью, не хозяйкой. В квартире тебе и душно, и тесно, ты ведь простор любила…
Но разве её слушали? Дом продали. Деньги поделили. И пошла бабушка Галя с узелком от одного сына к другому. Сегодня — у Дмитрия в питерской “двушке”, завтра — у Игоря в ленинградском пригороде. И так уже третий год.
— У Игоря легче, — призналась она как-то маме. — Там хоть участок есть, можно в земле поковыряться, отдохнуть хоть немного. А Ольга, невестка, — золото. Спокойная, доброжелательная, внуки хорошие. Комнату мне выделили — крошечную, но с телевизором и даже с холодильничком. Сижу тихо, не мешаю. Пока все на работе — и картошку полю, и бельё постираю. А потом — обратно, в свою каморку.
Хотела там продержаться до осени, а потом — к Дмитрию. Но у старшего сына — другой уклад. В его квартире ей досталось место за шторкой — между кухней и балконом. Диванчик, тумбочка, пакет с пожитками. Ела втихую, готовила, когда никого нет, стирала по ночам. И всё время чувствовала себя… ненастоящей.
— Анна, невестка Дмитрия, — шепчет она, — будто сквозь меня смотрит. Ни слова. И с внуком не сложилось. Он в своём мире, с этими телефонами, а я — как мебель старая. На дачу ни разу не позвали. Хожу по квартире тенью. Ужин грею на батарее, чтоб не мешать. На кухню выхожу, только когда все ушли.
Недавно заболела. Говорит:
— Температура, кости ломит. Думала — конец. Врача вызвали, таблетки дали, отлежалась. Но страшнее всего — не болезнь. А то, что никто даже не спросил: “Как ты?” Лежи, мол, и не кашляй громко.
Родители тогда спросили:
— Галя, а если хуже будет? Кто тебя поднимет? Года-то не те. А ты всё кочуешь: то туда, то обратно. Ни дома, ни покоя.
А она только махнула рукой:
— Что уж теперь… Ошибку сделала. Страшную. Продала дом — и вместе с ним свою волю. Не надо было детей слушать. Думала — вместе легче будет. А теперь и купить ничего не смогу. Всё, что есть, — немного на похороны отложила. У сыновей своих дел хватает. Новый дом мне не виден.
Часто повторяет: “Лучше бы одна в своём доме осталась. Пусть трудно, пусть холодно, но своё. Сама себе госпожа. А теперь я просто старая бабка без крыши, без права на слово. Поживу месяц у одного, потом у другого. Ни двора, ни угла. Только узелок да сумка”.
И каждый раз, когда она уходит, родители смотрят ей вслед и бормочут: “Хоть бы до лета дотянула, а там — снова к земле, к тишине, к своим огурцам. Там ей хоть немного легче”.
Теперь Галина Петровна не ждёт ни ласки, ни покоя. Только одного — умереть так, чтобы никому не мешать. Сама сказала сыновьям:
— Когда совсем плоха стану — в дом престарелых отвезите. Там хоть няньки есть. А вам, дети, не до меня.
Вот и живёт бабушка Галя — между узлом и календарём. Считает месяцы, гадает, где будет следующим летом. Ждёт не приглашения, а молчаливого разрешения — можно пожить чуть-чуть?
Я уверена: детям не стоило её уговаривать. Надо было сказать: “Мама, живи в своём доме. Это твоя земля. А мы приедем, обнимем, накормим — и снова в свою жизнь. Не ты к нам — мы к тебе”. Но теперь поздно. Назад дороги нет. И только один вопрос гложет тех, кто помнит её прежнюю жизнь: зачем мы предаём тех, кто дал нам жизнь и всё для нас отдал?
