Всё в жизни было просто: семья — это главное. Дети поддержат, когда станет трудно. Дом можно обменять на любовь родных. А теперь я просыпаюсь в чужих стенах, не зная, где окажусь завтра. Так живёт бабушка Таня — Татьяна Ивановна, которую раньше вся улица знала как хозяюшку уютного домика в Тверской области. Теперь её приют — чужие кухни, временные углы и вечный вопрос: а не лишняя ли я?
Всё началось с того, что сыновья — Антон и Игорь — уговорили её продать дом. Мол, зачем тебе, мам, одной в деревне мучиться? Возраст уже не тот, ни грядки копать, ни печь топить, ни снег разгребать. Поживёшь у нас по очереди — и тебе спокойно, и нам удобно. А деньги с продажи пойдут на внуков, на учёбу, на жизнь. Что могла ответить старая мама? Конечно, согласилась. Хотела помочь. Хотела быть рядом.
Соседи Татьяны Ивановны тогда отговаривали:
— Не спеши, Таня. Потом не вернёшь. Другого дома не купишь, а у детей своя жизнь, свои порядки. Будешь в гостях, а не дома. В квартире тесно, ты ведь к простору привыкла.
Но кто их слушает? Дом продали, деньги поделили, и потащилась бабушка Таня с котомкой от одного сына к другому. Сегодня — у Антона в Питере, завтра — у Игоря в Ленобласти. И так уже третий год.
— У Игоря полегче, — призналась она как-то соседке. — Там хоть участок есть, можно земли поковырять, отдохнуть. А Алёна, невестка, ласковая. Спокойная, дети воспитанные. Комнату мне выделили — маленькую, но со своим телевизором и даже мини-холодильником. Сижу тихо, не мешаю. Пока все на работе и внуки в школе — и бельё постираю, и картошки нарву. Потом — обратно в свою клетушку.
Планировала там всё лето провести, а осенью — к Антону. Но у старшего сына всё иначе. Там ей отвели угол — буквально угол — между кухней и лоджией. Диван, тумбочка, пакет с вещами. Готовила украдкой, стирала, когда никого нет. И постоянно чувствовала себя… как незваная гостья.
— Марина, невестка Антона, — вздыхает она, — со мной даже не разговаривает. Ни слова. Внучка тоже отстранённая. Я-то по-старому, она — в своём телефоне. Как будто чужая. На дачу ни разу не позвали. Тенью брожу по квартире. Ужин грею на батарее, чтобы лишний раз на кухню не лезть.
Недавно заболела. Говорит:
— Температура, всё ломит. Думала, конец. Врача вызвали, таблетки дали, отлежалась пару дней. Но страшнее всего — не болезнь, а то, что никто даже не подошёл. Лежи, мол, не шуми.
Соседи спрашивают:
— Таня, а если хуже станет? Кто ухаживать будет? Силы уже не те. А ты всё мотаешься: то туда, то сюда. Ни дома, ни покоя.
А она только вздыхает:
— Что говорить… Ошиблась. Страшно ошиблась. Продала дом — и вместе с ним продала свою свободу. Не надо было детей слушать. Думала, вместе легче будет. А теперь и купить ничего не смогу. Всё, что осталось, — немного на похороны. У сыновей своих забот хватает. Новый дом мне не виден.
Часто говорит: “Лучше бы в своём доме осталась. Пусть трудно, пусть холодно, зато своё. Сама себе хозяйка. А сейчас я просто старая женщина без крыши, без права голоса. Поживу у одного, потом у другого. Ни двора, ни угла. Только котомка да сумка”.
И каждый раз, когда она уходит, соседи смотрят ей вслед и шепчут: “Хоть бы до лета дотянула, а там — обратно к земле, к тишине, к своим грядкам. Там ей легче”.
Теперь Татьяна Ивановна не мечтает ни о покое, ни о любви. Только о том, чтобы тихо уйти там, где не будет обузой. Сама сказала сыновьям:
— Когда совсем плоха стану, отдайте меня в дом престарелых. Там хоть присмотрят. А вам, дети, не до меня.
Вот так и живёт бабушка Таня — между переездами и календарём. Считает дни, гадает, где будет следующим летом. Ждёт не звонка, а кивка: можно приехать на пару месяцев?
Я уверена: дети зря её уговаривали. Надо было сказать: “Мама, живи в своём доме. Это твоя крепость. А мы приедем, обнимем, накормим — и назад, в свою жизнь. Не ты к нам, а мы к тебе”. Но теперь поздно. Ничего не вернёшь. И остаётся только один вопрос: зачем мы предаём тех, кто нас вырастил?
