Меня подкинули на порог чужой московской квартиры. Спустя 25 лет она пришла убираться ко мне в дом, не узнав в хозяйке ту самую девочку…
“Что такое ребёнок без корней? Пустота. Лишь тень, случайно обретшая плоть.”
— Ты всегда ощущала себя тенью? — спросил Дмитрий, медленно размешивая сахар в стакане с чаем на моей кухне.
Я взглянула на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а затем выбросившую, как ненужную тряпку.
Мой первый крик не растрогал её. Всё, что осталось — записка на дешёвом одеяле: “Прости.” Одно слово. Вся любовь, что мне не досталась.
Валентина Ивановна и Николай Петрович, пожилая бездетная чета, обнаружили меня ранним сентябрьским утром. Открыв дверь, они увидели свёрток с плачущим комочком. Им хватило совести не сдать меня в детдом, но на любовь сердца не хватило.
— Живешь в нашем доме, Светлана, но помни: ты нам не родная, — твердила мне Валентина Ивановна каждый год в день моего “рождения”.
Их трешка стала моей тюрьмой. Мне отвели угол в коридоре с раскладушкой. Ела я отдельно, доедая их остывшие объедки. Одежду покупали на вещевом рынке — всегда на размер больше. “На вырост,” — говорила она. Но когда я дорастала — вещи уже рассыпались от ветхости.
В школе я была изгоем. “Найдёныш”, “подкидыш” — шептались за моей спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила в себе всё: гнев, обиду, решимость. Каждый плевок, каждый косой взгляд становились топливом.
В тринадцать я начала подрабатывать: раздавала листовки, выгуливала соседских собак. Деньги прятала в щели под плинтусом. Однажды Валентина Ивановна их нашла.
— Украла? — спросила она, сжимая мятые рубли. — Понятно, гены не обманешь…
— Это моё. Я заработала, — ответила я.
Она швырнула купюры на стол:
— Тогда плати. За еду. За крышу. Пора.
К пятнадцати я работала всё свободное время. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и коробкой — в ней лежало моё единственное сокровище: фото новорождённой меня, сделанное медсестрой перед тем, как “мать” забрала меня из роддома.
— Она тебя не любила, Света, — сказала мне на прощание Валентина Ивановна. — И мы тоже. Но хоть не врали.
В общаге я делила комнату с тремя девчонками. Питалась дошираком. Училась до изнеможения — только пятёрки, только повышенная стипендия. Ночями подрабатывала в круглосуточной аптеке. Сокурсники смеялись над моей поношенной одеждой. Я их не слышала. Я слышала только голос внутри: Я найду её. Я докажу ей, кого потеряла.
Нет ничего страшнее, чем чувствовать себя никому не нужной. Это въедается в кожу, как ржавчина.
Дмитрий знал мою историю. Знал, как я выкарабкивалась. Как рвалась вперёд, словно задыхаясь.
— Ты понимаешь, что это не принесёт тебе покоя, — сказал он как-то.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужно поставить точку.
Жизнь непредсказуема. Иногда она подкидывает шанс там, где не ждёшь. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать стратегию продвижения для сети аптек.
Трое суток без сна. Вся боль, вся жажда признания вылились в эту работу. Когда я защитила проект, в аудитории повисла тишина.
Через неделю в кабинет ворвался декан:
— Светлана! Инвесторы из Роснано видели твой проект. Хотят встречи.
Мне предложили не зарплату, а долю в стартапе. Я подписала контракт дрожащей рукой — терять мне было нечего.
Год спустя проект взлетел. Моя доля превратилась в сумму, о которой я не мечтала. Хватило на первый взнос за трёшку в центре, на инвестиции в новый бизнес.
Жизнь закрутилась. К двадцати трём у меня была своя квартира — просторная, светлая. Я привезла туда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за порогом.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— У тебя за плечом стоит призрак, — сказал Дмитрий.
Я кивнула. Тогда он предложил помощь. Дмитрий был не только другом, но и частным сыщиком. Два года поисков. Сотни тупиков. И наконец, он нашёл её.
Лариса Дмитриевна Белова. 47 лет. Разведена. Живёт в хрущёвке на окраине. Перебивается случайными заработками. Детей нет. “Детей нет” — эта строчка обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Лицо, измождённое жизнью. Глаза, потухшие, как угли.
— Она ищет подработку, — сказал Дмитрий. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий провёл собеседование за моим столом. Я наблюдала через скрытую камеру.
— Опыт есть, Лариса Дмитриевна? — спросил он деловито.
— Да, — она теребила потрескавшиеся пальцы. — В офисах, квартирах… Стараюсь изо всех сил.
— Работодатель требовательный. Чистота должна быть идеальной.
— Я понимаю. Мне очень нужна эта работа…
Её голос дрожал, спина сгорбилась. От былой гордости не осталось и следа.
— Вы приняты на испытательный срок, — заключил Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём остался её паспорт. Документ человека, подарившего мне жизнь и отнявшего любовь.
— Ты действительно хочешь продолжать? — спросил Дмитрий.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она впервые пришла в мой дом. С тряпками и резким запахом хлорки. Сгорбленная тень из прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула ей с холодной вежливостью, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В её глазах читалось лишь отчаяние удержаться на работе.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, начищает мои зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Лариса стала призраком в моём доме. Почти невидимым.
Иногда я ловила её взгляд на моих фото: у Кремля, на конференциях, с партнёрами. Она всматривалась в моё лицо. И я спрашивала себя: неужели не узнаёт?
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться яА потом однажды за чаем она случайно обронила ту самую фразу, которую написала на одеяле двадцать пять лет назад, и я вдруг поняла, что гнев мой растаял, как весенний снег.
