**Ребёнок без корней — словно ветер в поле. Нигде не задержится, никем не станет.**
— Ты всегда ощущала себя этим ветром? — спросил Дмитрий, лениво кружа ложку в чашке с чаем на моей кухне.
Я смотрела на него — единственного, кто знал всю правду. Кто помог найти *её*. Ту, что носила меня под сердцем, а потом выбросила, будто пустую бутылку.
Мой первый крик не растрогал её. Всё, что осталось — клочок бумаги на дешёвом одеяле: *«Прости»*. Одно слово. Вся материнская любовь, на которую я могла рассчитывать.
Лариса Геннадьевна и Олег Васильевич, пожилые и бездетные, нашли меня у своего порога хмурым октябрьским утром. Открыли дверь — а там свёрток, плачущий на ветру. До детдома не довезли, но и любви не дали.
*«Живи в нашем доме, Ксения, но помни: ты нам не родная, и мы тебе тоже»*, — повторяла Лариса Геннадьевна каждый год в день, когда меня подобрали.
Их квартира стала моей тюрьмой. Спала в коридоре на раскладушке. Ела их объедки. Одежду брали на «блошаках» — всегда на вырост. *«Поносишь»*, — говорили. Но когда дорастала — вещи уже рассыпались в руках.
В школе я была чучелом. *«Подкидыш», «выброшенка»* — шипели за спиной.
Я не плакала. Зачем? Копила в себе всё: злость, упрямство, жажду доказать. Каждый взгляд, полный брезгливости, подливал масла в огонь.
В тринадцать пошла подрабатывать: расклеивала объявления, выгуливала соседских псов. Деньги засовывала в щель под плинтусом. Однажды Лариса Геннадьевна нашла их.
*— Украла?* — сжала в кулаке мятые купюры. *— Гнилая кровь даёт о себе знать…*
*— Мои. Сама заработала,* — ответила я.
Она бросила деньги на стол:
*— Тогда плати. За крышу. За еду. Пора.*
К пятнадцати годам работала почти без выходных. В семнадцать уехала в Питер — с рюкзаком и коробкой. В ней — единственное сокровище: фото новорождённой меня, сделанное медсестрой перед тем, как «мать» исчезла.
*— Она тебя не любила, Ксюха,* — сказала напоследок Лариса Геннадьевна. *— И мы не любили. Зато не врали.*
В общаге делила комнату с тремя девчонками. Жрала доширак. Училась до трясучки — только пятёрки, только стипендия. Ночями торчала в круглосуточном магазине. Однокурсники ржали над моим потрёпанным пальто. Я их не слушала. Слышала только голос в голове: *Найду. Покажу ей, кого потеряла.*
Нет ничего больнее, чем знать, что ты — как пустой пакет, который несёт ветром.
Дмитрий знал мою историю. Знает, как я пробивалась. Как шла вперёд, будто за мной гнались.
*— Это не принесёт тебе покоя,* — сказал он однажды.
*— Мне не нужен покой,* — ответила я. *— Мне нужно поставить точку.*
Но жизнь любит подкидывать шансы там, где не ждёшь. На третьем курсе нам дали задание — разработать рекламу для нового бренда косметики.
Трое суток без сна. Вся боль, вся злость вылились в этот проект. Когда я закончила, в аудитории повисла тишина.
Через неделю ворвался преподаватель:
*— Ксения! Вашим проектом заинтересовались в «Яндексе»! Хотят встречи!*
Мне предложили не зарплату, а долю. Подписала, дрожа — терять-то нечего.
Год спустя стартап взлетел. Мои акции превратились в деньги, о которых я и не мечтала. Хватило на квартиру в центре, на новое дело.
Жизнь завертелась. В двадцать три у меня уже был свой светлый кабинет с видом на Москву-реку. Из прошлого взяла только рюкзак и ту коробку.
Но счастья не было. Только пустота.
*— На тебе сидит тень,* — сказал Дмитрий.
Я согласилась. Тогда он предложил помочь. Дмитрий был не просто другом, а бывшим опером. Два года поисков. Сотни мёртвых следов. И наконец — она.
Галина Викторовна Королёва. 49 лет. Без семьи. Живёт в обшарпанной хрущёвке на окраине. Перебивается подработками. Детей нет. *«Детей нет»* — эта строчка обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо. Потухшие глаза.
*— Она ищет работу. Убирает квартиры. Ты уверена?*
*— Абсолютно,* — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий провёл собеседование. Я наблюдала через камеру.
*— Опыт есть, Галина Викторовна?*
*— Да…* — она теребила края потрёпанной кофты. *— Убираю везде… Стараюсь…*
*— Работодатель строгий. Чистота — идеальная.*
*— Понимаю… Мне очень нужна эта работа…*
Её голос дрожал, спина сгорбилась. Ни намёка на гордость.
*— Испытательный срок — две недели,* — заключил Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ женщины, которая дала мне жизнь и отняла всё остальное.
*— Ты точно хочешь это продолжать?*
*— Теперь — больше чем когда-либо,* — сказала я.
Через неделю она пришла в мой дом. С ведром и тряпками. Сгорбленная, как будто несла невидимый груз.
Первая встреча была короткой. Я кивнула, делая вид, что занята.
Она не узнала. В её глазах читалось лишь отчаяние удержаться на работе.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, вытирает мои стёкла. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Галина Викторовна стала почти невидимкой.
Иногда замечала, как она задерживается у моих фото: на фоне Петропавловской крепости, на конференциях. Всматривалась. И я спрашивала себя: *узнаёт?*
Дмитрий ворчал:
*— Ты мучаешь её. И себя.*
Возможно. Но остановиться не могла.
А потом… всё изменилось.
Однажды она задержалась у полки. Взяла моё выпускное фото. Я стояла в дверях и видела, как её пальцы дрожат над стеклом.
Я подошла.
*— Узнаёте?* — голос звучал ледяно.
Фото задрожало в её руках. Она обернулась, испуг— Это… ты? — прошептала она, и в её глазах промелькнуло что-то, что я не видела раньше — не страх, не вину, а внезапное, безысходное понимание.
