Меня подкинули на порог чужой квартиры. Через 25 лет она устроилась ко мне уборщицей, так и не узнав в хозяйке ту самую дочь.
“Кто такой ребёнок без корней? Никто. Лишь тень, случайно обретшая форму.”
— Ты всегда ощущала себя тенью? — спросил Дмитрий, лениво помешивая ложкой чай в моей просторной кухне.
Я взглянула на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а затем выбросившую, как ненужную вещь.
Мой первый крик не растопил её сердце. Всё, что осталось — записка на дешёвом одеяльце: “Прости”. Одно слово. Вся любовь, которой мне суждено было не знать.
Анна Ивановна и Павел Николаевич, бездетная пожилая пара, обнаружили меня ранним морозным октябрьским утром. Открыв дверь, они увидели свёрток с плачущим младенцем. У них хватило человечности не сдать меня в приют, но на любовь — нет.
— Ты живёшь в нашем доме, Татьяна, но помни — ты нам чужая, и мы тебе тоже, — напоминала мне Анна Ивановна каждый год в день, когда меня нашли.
Их квартира стала моей тюрьмой. Мне выделили угол в коридоре с раскладушкой. Я ела отдельно, доедая их остывшие объедки. Одежду покупали на блошиных рынках — всегда на два размера больше. “Дорастёшь”, — говорили они. Но когда дорастала — вещи уже превращались в тряпьё.
В школе я была изгоем. “Подкидыш”, “побирушка” — шипели за спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила всё внутри: злость, силу, решимость. Каждый плевок, каждый презрительный взгляд становились топливом.
В тринадцать я начала подрабатывать: раздавала флаеры, выгуливала соседских собак. Деньги прятала под половицей. Однажды Анна Ивановна их нашла.
— Украла? — сжимая потрёпанные купюры, спросила она. — Знала я, дурная кровь не обманешь…
— Это моё. Я сама заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на пол:
— Тогда плати. За еду. За крышу над головой.
К пятнадцати я работала всё свободное время. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и коробкой — внутри лежало моё единственное сокровище: фото новорождённой меня, сделанное медсестрой перед тем, как “мать” забрала меня из роддома.
— Она никогда тебя не любила, Таня, — сказала мне на прощание Анна Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы не врали.
В общаге я жила вчетвером в одной комнате. Ела доширак. Училась до изнеможения — только пятёрки, только стипендия. По ночам подрабатывала в круглосуточной аптеке. Сокурсники смеялись над моей поношенной одеждой. Я их не слышала. Я слышала лишь один голос внутри: Я найду её. Я докажу ей, кого она потеряла.
Нет ничего страшнее осознания, что ты никому не нужен. Оно въедается под кожу осколками, которые не вытащить.
Дмитрий знал мою историю. Знал, как я пробивалась. Шла вперёд, словно задыхаясь.
— Ты знаешь, что это не принесёт тебе покоя, — сказал он однажды.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужно поставить точку.
Жизнь непредсказуема. Порой шанс появляется там, где его не ждёшь. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать маркетинговую стратегию для новой косметической линии.
Три дня без сна я превратила всю свою боль в работу. Когда я защищалась, в аудитории стояла гробовая тишина.
Через неделю ко мне ворвался взволнованный преподаватель:
— Татьяна! В РЖД увидели вашу презентацию. Они хотят встречи.
Мне предложили не зарплату, а долю в проекте. Я подписала, дрожа — терять мне было нечего.
Год спустя проект взлетел. Моя доля превратилась в суммы, о которых я не смела мечтать. Хватило на первый взнос за квартиру в центре, на новые инвестиции.
Жизнь закружилась. К двадцати трём у меня было своё жильё — просторное, светлое. Я привезла туда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за дверью.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— У тебя на плечах сидит призрак, — сказал Дмитрий.
Я согласилась. Тогда он предложил помощь. Дмитрий был не только другом, но и частным детективом. Два года поисков. Сотни тупиков. И наконец — он нашёл её.
Ольга Владимировна Белова. 47 лет. Разведена. Живёт в хрущёвке на окраине. Перебивается случайными заработками. Детей нет. “Детей нет” — эта строчка обожгла больнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо. Глаза, в которых не осталось огня.
— Она ищет работу, — сказал Дмитрий. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий провёл собеседование за моим столом. Я наблюдала через скрытую камеру.
— Опыт работы есть, Ольга Владимировна? — спросил он официально.
— Да, — она теребила потрескавшиеся пальцы. — Офисы, квартиры… Я очень стараюсь.
— Работодатель строгий. Нужна идеальная чистота.
— Я понимаю. Мне очень нужна эта работа…
Её голос дрожал, осанка была сгорбена. Ничего не осталось от гордости.
— Вы приняты на испытательный срок, — сказал Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём остался её паспорт. Документ человека, подарившего мне жизнь и отнявшего любовь.
— Ты действительно хочешь продолжать? — спросил Дмитрий.
— Теперь — тем более, — ответила я.
Через неделю она пришла в мой дом. С тряпками и запахом хлорки. Жалкая тень прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула ей сухо, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В её глазах читалось лишь отчаяние удержаться на работе.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, вытирает мои зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Ольга стала почти невидимкой в моём доме.
Иногда я ловила её взгляд на моих фото: на фоне Петергофа, на деловых встречах. Она всматривалась в моё лицо. И я спрашивала себя: узнаёт?
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
ВозможноОднажды утром я проснулась и поняла, что больше не чувствую гнева — лишь тихую грусть о том, что могло бы быть, но так и не случилось. …
