Свекровь примчалась «спасать» сына от насморка, а меня отпихнула, как пустое место.
Порой кажется — самое тяжкое в женской доле не токсикоз, не вечная готовка и даже не чужие болячки. Хуже всего — отстаивать своё право быть женой, когда на пороге возникает свекровь, готовая жизнь положить за «родного мальчика». Мальчику, между прочим, тридцать пять. И он отлично понимает, где ОРВИ, а где апокалипсис. Но только не для своей матери…
Мой муж Дмитрий приболел. Обычная осенняя хворь: сопли, кашель, температура 37,2. Никакого ковида, обоняние на месте, врач развел руками — банальный вирус. Пейте чай, открывайте форточки, витаминки не помешают. Дмитрий не ныл — и в аптеку сбегал, и полы помыл. Я на восьмом месяце, мне тяжело. С работы не сбегал — директор у него жёсткий, свои интересы ставит выше всех, лишний больничный — риск потерять место. Зарплата скромная, но хоть регулярная. А вот-вот декрет — каждая копейка на вес золота.
Мы с Димой всё делали по уму: грелка под одеяло, чай с липой, мёд с луком — я хлопотала вокруг него, как могла. И всё бы ничего, если бы он — уставший, не подумав — не рассказал о простуде маме. Той самой, которую специально не тревожили. Через час она уже сидела в маршрутке. Последний ночной рейс, хотя мы живём на другом конце Москвы. Часы показывали час ночи, а её каблуки уже стучали у нашей двери.
Диме пришлось идти открывать — мне на таком сроке по тёмным улицам шататься нельзя. И вот она — царица ночи — вваливается в квартиру и сразу берет бразды правления. Первый приказ: «Окна наглухо закрыть! Ветер — верная смерть для больного!» Второй: «Где у вас чайник? Я травы привезла, будем заливать!» — и это в ночи. Третий: «Ты, невестка, марш в спальню. Тебе рожать, а ты тут в инфекции шарахаешься.»
С этой минуты я словно испарилась. Я — взрослая женщина, жена, будущая мать — превратилась в пустое место. Теперь лечить будет мама. Мама знает как надо.
Она набрала его начальнику и, несмотря на возражения Димы, заявила, что сын при смерти и на работу не явится. «Работу найдёшь, а лёгкие — нет!» — её голос резанул, как нож, прежде чем она швырнула трубку. Дмитрий сидел, бледный, словно парализованный. Я попыталась вставить слово — тщетно.
Потом принесла витамины, прописанные врачом. Удостоилась тирады про «сплошную химию» и «бесполезную ерунду». Купила апельсины — услышала, что «в заморских фруктах одна отрава». Сварила Димин любимый борщ — получила выволочку: «Только говяжий бульон лечит простуду!» Вот беда — он с детства не переносит говядину, его от неё воротит.
Она потребовала ежечасную уборку с «Белизной». То, что от запаха хлора у мужа начинается рвота — её не волнует. Главное — «как при Союзе». Покупай таблетки, заваривай снадобья, выслушивай нотации — но сама не смей отсвечивать.
Я не выдержала. За ужином осторожно, почтительно завела разговор. Мол, свекровушка, спасибо за заботу, но давайте решать вместе, я ведь тоже переживаю… Она перебила: «Тебя вообще кто-нибудь лечил в детстве? Где у вас тут бабки травяные принимают?»
Я взглянула на Дмитрия — пусть скажет, чтобы мама ехала домой. Тихо, без скандала. Он молчит. Он её боится. Ему проще проглотить обиду, чем спорить. А я больше не могу. Потому что скоро роды, и я отчётливо вижу: как только появится ребёнок, всё начнётся снова. Она будет пеленать, кормить, учить жизни. Мой голос — снова никто.
И мне страшно. Не только за себя. Я боюсь, что пока он «умирает» с насморком, начальник возьмёт другого. А дальше что? Останемся без денег? А мама поможет? На свою пенсию в десять тысяч? Я и так экономлю на всём, чтобы к родам хоть что-то отложить.
А сейчас я одна на кухне, слышу, как за стеной командует её голос, и понимаю — битва только началась. Но я больше не намерена молчать. Потому что это — моя семья. Мой ребёнок. Моя жизнь. И я не отдам её без боя.
