Тёмные переулки Нижнего Новгорода вели Дмитрия домой после тяжёлой смены. Ноги сами несли его, а сердце сжимала непонятная тревога. Окна их хрущёвки на пятом этаже были тёмными. «Опять где-то задержалась», — вяло подумал он, засовывая ключ в скрипучую дверь. Внутри царила мёртвая тишина, прерываемая только тиканьем старых часов. Не успел он разуться, как раздался резкий стук. Бабушка Антонина с третьего этажа стояла на пороге, её голос дрожал: «Дмитрий Петрович, вашу Татьяну Ивановну скорая увезла». Мир перевернулся. В одно мгновение вся его жизнь, полная ошибок и горьких сожалений, разлетелась на осколки.
Ещё на улице его будто в лёгкие ударили. Он остановился, чувствуя, как подкашиваются колени. «Как же я мог не замечать?» — мысль жгла его, как раскалённый утюг. Всё было так очевидно. Вернувшись, он знал, что встретит: вечно уставшую Татьяну, которая бросит через плечо «Ты уже тут?» и застучит кастрюлями на кухне. «Будешь есть?» — спросит она без интонации, и его в ответ что-то заест в горле.
А ведь было время, когда Татьяна творила на кухне чудеса: лепила вареники с вишней, солила грибы по бабушкиному рецепту, пекла румяные блины. Но в последние годы всё изменилось. Для внуков, когда те приезжали, она ещё старалась, а для него — будто готовила в тюрьме. Еда стала безвкусной, словно её делали из пепла. Когда терпение лопалось, Дмитрий сам ставил сковороду и жарил котлеты, молча, стиснув зубы. Татьяна ела, не поднимая глаз. Её равнодушие било больнее, чем кулак, но он молчал, боясь лишнего слова.
Когда-то она была другой. Её ласковые руки в мороз грели ему щёки, а смех звенел, как колокольчик. Она прижималась к нему, будто хотела согреть всю его душу. Но эти дни канули в Лету. Теперь её редкие знаки внимания были похожи на подачку. Когда всё пошло не так? Может, когда он проспал выписку из роддома после рождения дочери, потому что «братья угощали самогоном»? Он тогда отмахнулся: «Ну, ерунда же!» Но её глаза — два мёртвых озера — он запомнил навсегда.
Татьяна замуровалась в себе. На его упрёки она закрывалась в ванной, будто смывала с себя его слова. Дмитрий ворчал: «Что за драма? Я ж правду говорю!» Но её молчание било сильнее крика. Когда приезжали дети, она вдруг расцветала: смеялась, суетилась, пекла пироги. А с ним — снова глухая стена. «В кого она тут играет?» — ломал он голову. Годы текли, а их брак стал похож на забытую вещь на антресолях.
Дмитрий давно завязал с гулянками. Работал механиком, деньги в дом носил исправно, баб даже не замечал. Но Татьяне, видно, было плевать. Она и сама неплохо зарабатывала бухгалтером, могла постоять за себя. Почему же не ушла? Ради детей? Они уже свои семьи построили. Он перестал её понимать. Сначала пытался достучаться, потом махнул рукой: «Живёт и ладно». Но в глубине души он тосковал по тем временам, когда жена встречала его с улыбкой, а не с каменным лицом. По любви, которая давно стала мифом.
И вдруг его осенило: она его никогда не любила. Дмитрий вспомнил, как удивлялся — зачем она, вДверь скрипнула, и он поднял голову, но в комнате было пусто — лишь холодный ветер качал занавеску у раскрытого окна.
