В тихом городке на берегу реки Оки жила-была Тамара Ивановна, женщина добрая да терпеливая. Всю жизнь свою положила она на то, чтобы сыну и невестке жилось хорошо. Но холодность их да чёрная неблагодарность иссушили её сердце. Когда в очередной раз невестка, Ольга, взмолилась о помощи, Тамара Ивановна впервые сказала «нет». «Пусть почувствуют, каково это», — подумала она. Но не давал покоя вопрос: справедлива ли её обида или лишь горечь старости говорит в ней?
Звонок раздался на рассвете. «Тамара Ивановна, ради Бога, — голос Ольги дрожал, — температура под сорок, горло в огне. Присмотрите за Машенькой, я с ног валюсь!» Тамара, сидя в своей хрущёвке у окна, ответила твёрдо: «Не могу, Оленька. В деревне у сестры гостю, до города не добраться». Трубку положила, а в груди — то ли злорадство, то ли боль.
Соседка её, Анфиса, узнав о случившемся, ахнула: «Да ты же здесь, в пяти минутах от них! Дитя-то грудное, три месяца всего! Как так-то?» Тамара сжала губы: «Внучка — да, три месяца. А вот Ольга заслужила. Пять лет я ей как мать была. На свадьбу полторы зарплаты отдала, ремонт им делала, мебель выбирала. А «спасибо» хоть раз услышала? Только и знают, что на шубы да айфоны деньги тратить, в Турции отдыхать!»
Голос её задрожал: «Когда беременною ходила, я её к светилам медицины водила, анализы сама в лабораторию носила. В роддом борщи в термосе таскала, квартиру перед выпиской до блеска вымыла. И что? Как об стенку горох! Словно так и надо!» Анфиса вздохнула: «Дети нынче все такие, Томка, привыкли, что родители — как палочка-выручалочка». Но Тамара лишь головой качнула: «А когда мне помочь? Тогда все заняты!»
Однажды попросила сына, Дмитрия, встретить её с вокзала — из Рязани от сестры возвращалась, сумки тяжёлые. «Митя, встреть мать», — сказала. Согласился, да через час Ольга перезвонила: «Тамара Ивановна, вызывайте такси. Димке с работы отлучаться несподручно — рано утром смена, не выспится». Комок в горле встал у Тамары. «Когда Ольгу с ребёнком в больницу везти — время нашлось! А для старухи — нет?» — жаловалась потом Анфисе.
«Работа — дело серьёзное, — урезонивала та. — Дима семью кормит, рисковать нельзя». Но Тамара и слушать не хотела: «Мог бы! Раз в год прошу! Даже не поинтересовались, доехала ли! Сумки еле волокла — хорошо, мужик в электричке помог, а потом дворник за сто рублей до двери донёс. Чужие люди — и те помогли, а родная кровь — нет!» Слёзы капали на старческие руки, но голос окреп: «Тут я и решила — хватит. Ни зерна больше!»
Анфиса покачала седой головой: «А ребёночек-то чем виноват?» Тамара замолчала, сердце сжалось, да обида пересилила. «Оборзели совсем, Фиска. Я — им всё, а они мне — ничего? Нет уж, пусть теперь на своей шкуре почувствуют!» Вспоминала, как гордилась когда-то сыном, как мечтала, что невестка будет как дочь. Вместо этого — ледяное равнодушие да выверенные карманы. «Не ценят — и не надо», — решила она, но по ночам в подушку плакала.
Крутила в памяти крохотную Машеньку — вот она, в кроватке захлёбывается плачем, а Ольга, горячая, бредит. Руки сами тянулись к телефону, да мысль о том, как они с Димкой её предали, останавливала. «Сами напросились», — шептала она в темноте, а слёзы текли по морщинам. Знала — может, навсегда теряет семью, но назад пути нет. «Правда за мной», — убеждала себя, хотя в глубине души боялась, что эта правда оставит её один на один с пустотой.
Глядела Тамара Ивановна в окно на сугробы во дворе и не находила ответа. Хотела ли она наказать их или просто устала быть удобной? Вспоминала, как Машеньку впервые на руки взяла — вся душа пела. Теперь эта песня оборвалась. Ждала, что первыми шаг навстречу сделают, но телефон молчал. «Права ли я?» — спрашивала себя старуха, а тишина в ответ лишь густела.