Мне уже 69 лет, и я имею право говорить о своей жизни — о тайнах, которые больше не могу держать в себе.
В тихом городке под Новгородом, где Волхов несёт отголоски прошлого, моя жизнь, наполненная трудом и лишениями, подошла к моменту, когда молчание стало невыносимым. Меня зовут Галина Степановна, и я стою перед выбором: открыть правду, которая может разрушить мою семью, или продолжать глотать слова, жгущие горло.
Жизнь взаймы
В мои годы положено пить чай с вареньем, нянчить правнуков, греться на солнышке. Но я всё ещё работаю — теперь в Германии, ухаживаю за чужими стариками, чтобы мои родные жили в достатке. Тридцать лет назад я уехала, оставив мужа Ивана и дочь Людмилу. Мне тогда было под сорок — думала, ненадолго, поднакоплю и вернусь. Жизнь рассудила иначе.
Иван тогда лишился места на фабрике, а Люда росла девчонкой, желавшей красивых платьев. Денег не хватало даже на хлеб. Я устроилась через агентство, полагая, что пробуду за границей год-два. Но годы текли, а я мыла полы, перевязывала пролежни, выслушивала чужие жалобы, пока моя молодость уходила как вода сквозь пальцы. Каждую копейку отправляла домой — на учёбу дочери, на ремонт хлипкого дома, на машину для мужа. Отдавала себя по кусочкам.
Сердце, которое не слушалось
Но в Германии случилось неожиданное. Я познакомилась с Гансом — одиноким вдовцом, за которым ухаживала. Он был старше, с потрёпанной жизнью душой, но его тихие шутки и редкие улыбки стали для меня глотком воздуха. Постепенно я осознала: люблю его. Это не была измена в привычном смысле — мы даже не целовались. Но моё измученное одиночеством сердце потянулось к нему.
Мы оставались в рамках приличия. Ганс уважал мой брак, а я не решалась предать Ивана. Но эти чувства стали моей незаживающей раной. Когда пять лет назад Ганс умер, я плакала так, будто похоронила часть себя. Никто не знал — ни дочь, ни муж. Теперь же, вернувшись на короткий отпуск, я чувствую: больше не вынесу этого груза.
Семья, которая смотрит сквозь меня
Люда давно выросла, вышла замуж, родила детей. Она уверена, что я должна работать дальше. «Мама, ты же крепкая, а нам деньги нужны», — говорит она, не замечая, как дрожат мои руки после двенадцатичасовой смены. Иван тоже привык к переводам. Живёт в своём ритме: баня, друзья, телевизор. Радуется моим приездам, но я-то вижу — я для него давно стала привычкой, а не женой. Они воспринимают меня как дойную корову, а не как человека.
На днях я попробовала заикнуться Люде — мол, хочу бросить работу, пожить на пенсию. Она вспылила: «Ты с ума сошла? А кредиты? А дети?» Её слова обожгли. Неужели я для неё лишь источник рублей? Иван промолчал, но это молчание было громче крика. В тот момент я почувствовала себя чужой в собственном доме.
Пробил час
Вчера, разбирая старые фотоальбомы, я вдруг осознала: устала врать. Моя любовь к Гансу, слёзы в подушку, годы без себя — всё это тоже я. Имею право сказать правду. НоНо боюсь, что, произнеся её вслух, я навсегда потеряю тех, ради кого всю жизнь отказывалась от собственного счастья.
