Сижу на кухне, тихонько потягиваю чай — а внутри словно ураган.
В маленьком городке под Сочи, где воздух пропитан запахом моря и свободы, моя жизнь в 52 года превратилась в тихую войну. Меня зовут Татьяна Ивановна, живу в своей двушке с сыном Димой и его девушкой Катей. Три месяца мы тут втроём, и с каждым днём мой дом, моя крепость, становится чужой. Грязная посуда на столе — не просто бардак, а знак моего одиночества.
Мой сын, моя кровь
Дима — мой единственный, моя гордость. Поднимала его одна после потери мужа, вкладывала всю душу. Вырос добрым, но ветреным. В 25 встретил Катю, и я была рада. Казалась милой: улыбается, волосы длинные, всегда «здравствуйте» говорит. Когда Дима объявил, что Катя переедет, я не спорила. «Мам, ненадолго, пока своё не найдём», — пообещал. Я согласилась, думала, справимся. Как же я заблуждалась.
Моя квартира — уютная, вся в воспоминаниях. Тут Дима первые шаги делал, тут мы с мужем мечтали. А теперь — будто клетка. Катя с Димой заняли большую комнату, а я ютись в маленькой, где и развернуться негде. Стараюсь не мешать, но их присутствие давит. Живут, будто меня нет, а я, как тень, молча смотрю.
Грязные тарелки и пустота
Каждое утро на кухне — чай и куча немытой посуды после их завтрака. Катя жарит яичницу, Дима пьёт кофе, смеются — и уходят. А я остаюсь с их кружками, крошками, жиром на плите. Мою, потому что не терплю грязи, но с каждым разом обида копится. Почему про меня забывают? Почему не уберут? Я не служанка, но они, похоже, так не считают.
Катя даже «привет» не скажет — пройдёт мимо, уткнувшись в телефон. А Дима, который раньше обнимал меня по утрам, теперь и не глянет. «Мам, ты как?» — бросит на бегу, а я киваю, скрывая боль. Их равнодушие режет, как нож. Чувствую себя невидимкой в своём же доме.
Боль, о которой молчу
Пыталась поговорить. Однажды, когда Кати не было, сказала: «Сын, мне тяжело. Вы не убираете, не помогаете. Я будто лишняя». Он удивился: «Мам, ну ты же сама всё делаешь. Катя устаёт, я тоже. Не заводи». Его слова — как пинок. Разве он не видит, что я на ногах целый день в магазине? Но для них я — просто мебель, которую не замечают.
Катя теперь мои вещи переставляет. Кастрюли, фотографии, даже любимую скатерть — всё «не так». Делает молча, но по глазам вижу: хочет быть хозяйкой. А я? Лишняя. Подруга Галя твердит: «Таня, выставляй их! Твой дом!» Но как выгнать родного сына? Как сказать, что его Катя мне жизнь отравляет? Боюсь потерять его, но ещё больше боюсь сломаться.
Последняя капля
Вчера Катя оставила не только посуду — мокрые полотенца валялись на диване. Попросила убрать, а она фыркнула: «Татьяна Ивановна, некогда, потом». Не убрала. Дима, как всегда, промолчал. Тогда я поняла: не могу больше. Мой дом — не их гостиница, а я — не тётка на побегушках. Хочу назад свою жизнь, свой покой, своё достоинство.
Решила: поговорю с Димой по-взрослому. Скажу — или уважают мой дом, или ищут свой. Будет тяжело. Знаю, Катя нашепчет ему, знаю, он может обидеться. Но не могу больше молчать, глотая слёзы с чаем. Я заслуживаю уважения, даже если за него придётся драться.
Мой бой за себя
Эта история — мой крик. Может, Дима и Катя не хотели меня ранить, но их равнодушие убивает. Я отдала сыну всё, а теперь чужая у себя. Не знаю, чем кончится разговор, но знаю одно: больше не буду тенью. В 52 хочу жить, а не прятаться. Пусть этот шаг станет началом — или концом. Я — Татьяна Ивановна, и я верну себе свой дом.
