Когда-то, давным-давно, в те времена, когда жизнь казалась хоть и трудной, но честной, мы с мужем, Степаном, поженились. Оба — молодые, по двадцать три года, оба только-только получили дипломы педагогического института. Я носила под сердцем ребёнка, но радость омрачала нужда: ни кола, ни двора, ни родни с положением — только руки да надежда на собственные силы.
Декрета почти не было. Молока не случилось — то ли от вечного напряжения, то ли от скудного стола — и сына, Антона, рано перевели на смеси. В одиннадцать месяцев отдали в ясли, где его научили держать ложку, спать без убаюкивания да проситься на горшок. А мы с Степаном крутились, как белки в колесе: снимали угол, потом ютились в общежитии, потом скопили на крохотную однушку, а годы спустя — на двушку в тихом районе.
Незадолго до беды купили участок под Москвой. Степан своими руками срубил там избушку: две горницы, печка, банька. Перевезли старую мебель, разбили грядки. Казалось — вот оно, счастье: нам ещё нет и пятидесяти, вся жизнь впереди.
Но Антон, едва стукнуло двадцать три, засобирался под венец. Его Катя — из купеческой семьи, оба юриста. Родители её — люди с достатком: трёхэтажные хоромы, кареты на заморский манер, своё дело. Дочке, ясное дело, подавай пышную свадьбу, кабриолет, путешествие да отдельные хоромы.
Мы с мужем всю жизнь корили себя: сын рос среди чужих — в садах, школах, кружках, пока мы пахали без передышки. Отдавали последнее: игрушки, обновки, репетиторов, а на восемнадцатилетие — пусть и видавший виды, но свой экипаж. Платили за учёбу. И когда он попросил на свадьбу — отдали все накопленные гроши, а заодно и квартиру, перебравшись в избу.
Катькины родители поступили иначе: осыпали дочь соболями, золотом, мебелью красного дерева. Сын сперва благодарил, но потом — будто подменили. Звонил реже, приезжал раз в месяц, а затем и вовсе пропал.
Пока однажды на базаре не наткнулись на соседку, что брякнула мимоходом:
“Вы разве не в курсе? Квартиру-то вашу сдают! Антон с Катей у тестя живут — там, говорят, и просторнее, и роскошнее.”
Степан аж посерел. Еле на ногах устоял. Тут же позвонили сыну — в ответ каменное:
“Вы сами её мне отдали. Жена не желает жить в ваших “совковых” стенах, а платить за съём — нам не по карману. Пусть квартиранты платят.”
Попытались втолковать про совесть да честь — в ответ ор:
“Я всю жизнь нищету терпел! У иных дети — как люди, а у меня — вы! Учителя, что только и знают, что мораль читать! Надоело перед свёкром краснеть, что родители — серые мышки!”
После этого взялись за ум. В суд не пошли — просто приехали, объяснили жильцам. Те оказались совестливыми, через месяц съехали.
Вернулись в свои стены. С сыном — ни слуху ни духу. Степан сгорбился, я тоже будто пеплом посыпана. Да, отдали всё — без условий, от сердца. А получили взамен пустые ладони да трещину в душе.
Может, одумается когда-нибудь. А может — нет. Но теперь я твёрдо знаю: не жертвуй последним ради тех, чьи руки не умеют принимать дар.
