Смогут ли дети отвернуться от отца после развода? Мои не хотят меня знать — всё потому, что я когда-то ушёл.
С Ольгой мы прожили двенадцать лет. Казалось, брак крепок, как дуб, но со временем я заметил, как мы становимся чужими. После рождения дочек — Кати и Даши — жена полностью погрузилась в материнство. Я не виню её, дети требуют заботы. Но я стал чувствовать себя словно мебель в углу: рядом не жена, а просто мать моих детей, и точка.
Мы почти не разговаривали. Годами спали врозь. Мне не хватало простого человеческого тепла, взгляда, в котором я был бы хоть кому-то нужен. И вот я встретил Ирину. Она была моложе, слушала, интересовалась моей жизнью, смотрела на меня так, как Ольга не смотрела уже лет пять. Я не хотел измен — пришёл и честно сказал: ухожу.
Ждал скандала, слёз, битья посуды. Но Ольга лишь кивнула: «Понимаю». Ни упрёков, ни просьб остаться. Развелись. Я женился на Ирине. Поначалу всё сияло: забота, внимание, поддержка. А потом — опять холод, отчуждение, стена непонимания.
Старшая дочь была в переходном возрасте, младшая — в начальной школе. Ольга решила, что им лучше без меня. Говорила, что так спокойнее. Через бабушку я передавал подарки и рубли — хоть какая-то связь, пусть и через третьи руки.
Потом у нас родился сын — Андрей. С ним я хотел всё исправить: носил на руках, учил говорить, играл каждый вечер. Но Ирина тоже ушла — когда ему было четыре. Нашла кого-то помоложе, побогаче. Выставила условия: видеться по графику, отчитываться за каждую копейку. Потом её новый муж сказал, что я им не нужен. Связь с сыном оборвалась.
Теперь мне шестьдесят семь. У дочерей свои семьи, внуки, которых я даже не видел. Сын вырос — но где он, чем живёт, мне неизвестно. Ни звонков, ни писем. Будто меня стёрли из их жизни. Да, я ошибался, да, ушёл — но разве этого достаточно, чтобы забыть меня навсегда?
Я пытался быть рядом. Помогал, как мог. Но у каждого терпение не резиновое. Не оправдываюсь — просто хочу, чтобы меня услышали. Да, я ушёл, но разве перестал быть отцом?
Теперь я один. Праздники — тишина. Телефон молчит. Порой боюсь, что умру — и никто не заметит. Думаю: может, написать? Позвонить? Но что сказать? «Прости, что сломался»? «Прости, что не удержал семью»?
Разве я не заслужил хотя бы звонка раз в год? Разве не имею права знать, как они? Почему их молчание режет, как приговор?
Иногда сижу на лавочке у подъезда, смотрю, как другие деды с внуками возятся. Слышу: «Дедуля, иди сюда!» А мне никто так не крикнет.
Время утекает, как песок. Не хочу умирать с мыслью, что для тех, кого любил, я был пустым местом. Пусть не святой, пусть ошибался — но разве любовь измеряется только правильными поступками?
Не знаю, простят ли. Но всё ещё надеюсь. Всё ещё жду.
