Сон, от которого я не могу проснуться
Меня зовут Антонина. Мы с мужем живём в тихом посёлке под Воронежем, где берёзы шепчут сплетни быстрее, чем бабушки у колодца. Дети давно выросли — словно птенцы, улетевшие из тёплого гнезда. Дочь Аграфена теперь в Греции, где море шумит её новыми мечтами. А сын, Пантелей, остался тут, за три реки от нас, будто нарочно, чтобы я видела его дым из трубы.
Юбилей их свадьбы — пятнадцать лет — праздновали в большом доме, что стоял на отшибе, как забытый пряник на краю стола. Собрались все: тётушки с пирогами, друзья с анекдотами, даже начальник Пантелея пришёл — важный, как индюк на сельском дворе.
Когда гости стали вспоминать весёлые истории, сын вдруг кивнул мне: «Мама, расскажи что-нибудь из моего детства!» Глаза его блестели, будто лампочки в избе. И я рассказала, как он в пять лет наряжался в бабушкин сарафан, привязывал к голове веник вместо косы и говорил, что он — царевна Несмеяна. Все засмеялись, даже свёкор фыркнул в усы.
Но потом Пантелей подошёл ко мне в тёмном коридоре, где пахло мокрыми валенками. «Ты что, с ума сошла? — прошептал он, и голос его был острый, как лёд на крыльце. — Тебе нравится меня унижать?» Я протянула руку, но он отшатнулся, будто я протягивала ему змею.
Прошло уже три луны, а он молчит. Когда я звоню — трубку бросает, словно она обожгла ему пальцы. Вчера поехала к нему — снег хрустел под ногами, как кости. Он открыл дверь, и сразу стало ясно: я для него теперь — пустое место. «Уходи, — сказал он, и в глазах у него плавала чужая тень. — Ты испортила мне жизнь».
Я сижу у окна и смотрю, как метель завывает за стеклом. Аграфена звонит, спрашивает: «Как ты там?» Но её голос — как мёд на пустом желудке: сладко, но не согревает. Может, это сон? Может, я уже сто лет сплю под этим одеялом из тишины, а Пантелей всё ещё маленький, и мы смеёмся над его сарафаном, и всё хорошо?
Но снег за окном — настоящий. И боль — тоже.
