В одном сибирском посёлке, где морозные ветра гудят между старыми избами, Матрёна с мужем Иваном снова ждали сына — и снова напрасно.
— Похоже, опять не приедет, — вздохнула Матрёна, покосившись на Ивана. — А мы-то думали, привыкнуть нельзя…
— Опять Глафира корежится? — хмуро спросил Иван. — Ну не любят они друг друга, как кошка с собакой!
— Да что уж там, — Матрёна сжала краешек платка. — А ведь раньше-то хоть изредка приезжал. Теперь всё — у супруги козырь в рукаве. Ладно, крышу сами починим, благо пенсия ещё не кончилась.
Матрёна говорила о сыне, 40-летнем Федоре, с горечью. Уехал он в Самару, устроился в сервис — был простым слесарем, теперь начальником. Женился на Глафире, купили квартиру.
— Сам всё строгал, клеил, красил, — вздохнула Матрёна. — А она ему картинки в телефоне показывала: «Вот так хочу!» Выйти замуж собралась только в тридцать пять — ну, понятное дело, с её-то норовом. Мы с ней сразу, как петухи на драку, полезли.
Иван фыркнул:
— Да уж, таких зятьёв по паспорту нужно регистрировать. Что Федя в ней нашёл — уму непостижимо!
Глафира родителей мужа на дух не переносила. Раз в год — на пять минут, да и то со скрипом, отпускала. В этот раз Федор обещал в июне приехать — крышу подлатать. Но Глафира, как всегда, разыграла свою партию.
— Оказывается, в положении, — буркнула Матрёна. — Говорит, боится оставаться одна. Медсестра, между прочим! Что с ней сделается-то? А Феде за неделю до отъезда мозги вынесла, билеты сдала.
— Ну и что, она его за хвост держит? — Иван развёл руками. — У неё ж родители в том же городе!
— Да её родители, видишь ли, «опыт» имеют, — усмехнулась Матрёна. — Был у них зять, который к родителям ездил… а потом развёлся. Вот и пугают теперь Глафиру: мол, твой так же сделает.
— Всех под одну мерку! — рявкнул Иван. — Да пусть бы с ним приехала, деревня — не ссылка!
— Ха! — Матрёна махнула рукой. — Ты же знаешь, она нас как чумных избегает. Я раз пробовала поговорить — так она мне тут же про «токсичных родственников» завела…
Помнила Матрёна, как Иван сам позвонил Глафире — чтобы мирно договориться. Опустела бутылка водки после того разговора.
— И что сказала-то? — спросил он, хотя догадывался.
— Что мы «вечно тянем из него последние соки», — голос Матрёны задрожал. — Что муж должен жену беречь, а не по родителям скучать. И что «эта развалюха» — то бишь наш дом — ей на фиг не сдалась!
— Мать её так! — Иван стукнул кулаком по столу. — А Федор где был?
— Юлил, конечно, — вздохнула Матрёна. — Но мы-то понимаем — не он виноват. Боится её.
Тут Иван не выдержал, набрал сына и выложил всё, что накипело:
— Хватит! Больше не жди ни копейки! Найму таджиков, а ты сиди под башмаком у своей начальницы!
Матрёна молчала, но сердце ныло. Она понимала мужа, но слова про то, что «жениться можно хоть трижды, а мать одна», резали по живому. Федор был их гордостью, а теперь между ними — стена, которую выстроила Глафира.
Матрёна глядела на дырявую крышу, с которой капало в таз, и думала: вот так и утекает последняя надежда. Всю жизнь копили на сына, а теперь чужие люди будут латать их дом. Но хуже крыши было другое — сын уходил всё дальше. Глафира дала понять: её семья — это она и ребёнок. А родители мужа — так, приложение.
Матрёна не знала, как вернуть сына. Мечтала, чтобы он обнял её, как в детстве, и они бы вместе смеялись, забивая гвозди. Но вместо этого — тишина. И чувствовала она — трещина в их семье уже не зарастёт.
