В далёком селе под Архангельском, где метели воют меж покосившихся изб, Матрёна с мужем Прохором тщетно ждали сына. Их ожидания таяли, как снег на крыше, а сердце ныло от горечи.
— Видать, не приедет, — прошептала Матрёна, глядя в потускневшее окно. — Уж и сердиться перестали.
— Опять сноха не пустила? — хмуро процедил Прохор, перебирая чётки. — Ты с ней с самого начала не сходилась.
— Бывает, — Матрёна отвела взгляд, чтобы не показать слёз. — Но Федя сам такого не говорил. Раньше хоть изредка навещал, а теперь… У Алёны всегда козырь в кулаке. Что ж, будем искать мастеров, крыша течёт. Сын и дня не может уделить.
Говорила она о своём сорокалетнем Федоре с горькой усмешкой. Десять лет назад он укатил в Питер, бросив родной край. Был автослесарем, всё чинил сам, но теперь только командует. В городе женился на Алёне, купил квартиру.
— Сам ремонт делал, — вспоминала Матрёна. — А она только пальцем тыкала, где переклеить обои. Поженились поздно, ей за тридцать. До него замуж не выходила — да кому такая нужна? Мы с ней сразу друг друга невзлюбили.
— Неспроста вековуша была, — буркнул Прохор. — Помнишь, как ты пыталась с ней ладить? Сплошной кошмар. Что Федя в ней нашёл?
Алёна с роднёй мужа не общалась. Раз в год разрешала Федору съездить к родителям. На сей раз он обещал взять отпуск в июне, подлатать крышу. Но вышло иначе — Алёна перечеркнула все планы.
— Беременна, — горько выдохнула Матрёна. — Говорит, не может одна оставаться. Взрослая баба, медсестра — что с ней случится? Давно билеты куплены, а за две недели начала пилить.
— Да что ей надо? — спросил Прохор, зная ответ.
— Сперва страх одиночества, потом… — голос Матрёны оборвался.
— Ну и что? Он что, её за ручку водит? У неё ж родители живые! — вскипел Прохор.
— Её мама с отцом настраивают, — продолжила Матрёна. — Был у них зять, ездил к родне, а потом развёлся. Теперь младшая дочь с ними ютится. Вот и пугают Алёну, будто Федя такой же.
— Да брось! — хлопнул Прохор по столу. — Федя не подавал повода! Да и поехать вместе — не проблема.
— Поехать? — Матрёна горько усмехнулась. — Ни за что. Ты ж знаешь, как она нас терпеть не может. Я пробовала мирно — толку ноль.
Вспомнила, как Прохор звонил Алёне, надеясь переубедить. Но разговор вышел хуже драки.
— Ну и что сказала? — спросил он, догадываясь.
— Мол, вечно мы чего-то хотим, отрываем его от семьи, — голос Матрёны дрогнул. — Надоело, говорит, нам противостоять. Муж должен о жене думать, о ребёнке, а не об отцовских прихотях. Если взял отпуск — значит, с семьёй сидеть. И ещё нахамила: «Ваш развалюха нам не нужен!»
— Ну и сноха! — Прохор в ярости стиснул кулаки. — А Федя?
— Перед тобой оправдывался, но мы же понимаем — не его вина, — вздохнула Матрёна. — Наверное, решил не нервировать её. Боится за ребёнка.
Прохор не выдержал. Набрал сына и выложил всё, что накипело.
— Хватит! — рявкнул он в трубку. — Больше не жди! Найму плотников, а ты сиди под бабьим каблуком!
Матрёна молчала, но сердце рвалось на части. Она понимала мужа, но слова «жён — как собак, а мать одна» резали, как лезвие. Федя был их гордостью, единственной отрадой, а теперь между ними выросла стена, сложенная Алёной. Та держала его на цепочке, а он, боясь скандалов, покорялся.
Матрёна смотрела на старую крышу, с которой при каждом дожде лилось, будто слёзы. Они с Прохором всю жизнь вкалывали, чтобы сыну дать лучшее, а теперь нанимали чужаков латать кровлю. Обида душила, но страшнее было другое — сын ускользал, словно песок сквозь пальцы. Алёна ясно дала понять: её семья — это она да ребёнок, а родители Федора — лишние.
Матрёна не знала, как вернуть сына. Мечтала, чтобы он приехал, обнял её, как в детстве, и вместе бы латали крышу, вспоминая старые шутки. Но вместо этого — ледяное молчание да упрёки. Семья, которую она растила с любовью, трещала, как подгнившая балка, и Матрёна боялась, что однажды рухнет совсем.
