Этот день начался с тяжёлого камня на сердце. Я стояла на пороге дома своего сына, Дмитрия, и не верила, что мне придётся просить позволения переступить его. В руках — узелок с пожитками, а в душе — усталость, горечь и слабая надежда. Дорога из деревни Покровское заняла почти полдня на прокуренной “ПАЗике”, и всё, чего жаждала моя измученная душа, — это омыться, проглотить кусок хлеба и перевести дух перед походом на погост, где покоится моя родительница, Марфа Семёновна. Но слова, вырвавшиеся у меня, до сих пор жгут мне душу: «Дима, пусти старуху хоть на часок. Обогреюсь, если твоя Ольга не возражает, а потом — к матушке, свечку поставлю. Неужели я дожила до такого?»
Сын глядел на меня странно — в его глазах мешались любовь, смущение и какая-то виноватая растерянность. Он быстро кивнул: «Мамаша, да о чём речь? Заходи!» Но я-то знала: дело не в нём. Его Ольга, хоть и встречала меня всегда с улыбкой, в последние годы будто натягивалась струной, едва я переступала порог. Не то чтобы показывала прямо, но я чуяла: мои деревенские рассказы, воспоминания о былых временах — всё это ей чуждо. И вот теперь я, мать его, стою и чуть ли не выпрашиваю право войти в дом, что растила для него, недосыпая ночами.
Переступив порог, я старалась стать тише воды. Ольга хлопотала у печи, варила щи. Кивнула мне, предложила самовар поставить, но я отказалась — не для того пришла, чтобы обузу накладывать. Попросилась лишь в баньку. Дмитрий проводил меня, подал чистое полотенце, буркнул: «Не тужи, мать, всё как надо». Но я заметила, как он украдкой глянул в сторону кухни — будто боялся, что супруга услышит. Ещё одна заноза в сердце. Бывало, мы с Димкой по вечерам душа в душу сидели, а теперь я тут — словно незваная гостья, знай, мол, своё место.
Отпарившись, немного пришла в себя. Сидя за дубовым столом с миской дымящихся щей (Ольга всё же настояла), размышляла о превратностях судьбы. Когда Димка мал был, я и днём и ночью крутилась, чтобы дитя не в нужде росло. Жили бедно, да не голодно. Помню, как он, ещё пацаном, божился: «Маменька, вырасту — тебе хоромы поставлю, будешь как сыр в масле кататься!» Я тогда лишь головой качала, гладила его по вихрам — мне бы только чтоб счастлив был. И вот он теперь — важный человек, дом — полная чаша, семья. А я у порога стою, как нищая, позволения жду.
Откушав, собралась на погост. Главное-то дело у меня было. Марфа Семёновна отошла в мир иной пять зим назад, и каждый год я наведываюсь — могилку поправить, лампадку затеплить, посидеть, поговорить с ней. Дмитрий предлагал на телеге подвезти, да я отказалась — надоНо в тот вечер, возвращаясь к сыну, я вдруг поняла — быть может, эта стена между нами только в моей уставшей голове, а в его сердце я по-прежнему та самая мать, что грела его детство.
